руки, словно имевшие собственную волю, взяли и вывели эту мелодию, не считаясь с его желаниями.
— Спой, — попросил Илант.
Ареттар отрицательно покачал головой, оборвав чарующее волшебство мелодии.
— Не могу, — отозвался он.
— Почему?
Певец вновь пожал плечами, словно, и сам, не зная ответа на этот вопрос.
— Не спрашивай, — проговорил он, — я не отвечу.
Он перевел взгляд на потолок, на низкий свод, с которого капала вода. В подземельях было сыро и стыло, тяжелым воздухом трудно было дышать. Он посмотрел на тела повстанцев, мирно спящих на бетоне, подстелив под худые, изможденные тела ветошь и листья, все то, что они могли найти. Илант поймал его взгляд.
— Скоро мы уходим из города, — проговорил он, — осталось недолго, всего несколько дней. Тебя не было, ты не приходил, когда я хотел посоветоваться с тобой. Но, может, оно и к лучшему.
— Уходите? — переспросил певец.
— Да, в горы, — отозвался молодой человек, — на старый космопорт. Нам обещали поддержку.
— Лига?
— Оллами.
Певец молча поднялся на ноги, протянул ладонь на прощание и, заметив удивление в глазах Иланта, пояснил:
— Мне пора.
Илант молча посмотрел вослед. Ареттар был их талисманом, их утешителем, их вдохновением. Теперь этот человек уходил. Было немного грустно и жаль. И дело было не только в том, что уходил не только друг, но и хороший советчик, дело было в другом. Просто за короткое время их знакомства, к этому гордому, дерзкому, острому человеку успела прикипеть душа. В его насмешках и уколах была своеобразная толика шарма. А ко всему, он был надежен, как скала.
Несмотря на его привычку подкрадываться незаметно, подслушивая чужие разговоры, несмотря на колкости, на острый язычок, Ареттар был другом. Ироничным, насмешником — другом. Теперь он уходил, унося с собой что-то важное.
К Иланту подошел Рокшар, тронул осторожно за рукав, показал еще на одного гостя. Худенький мальчишка, одетый добротно и хорошо, стоял, прижимаясь к стене. Илант узнал Отэ, его неровно стриженную шевелюру, блеск глаз.
Посланник Да-Дегана приходил не в первый раз, прокрадывался в подземелья тихонечко, принося, как сорока, последние новости. К нему привыкли, его уже узнавали в лицо.
— Что-то случилось? — спросил Илант, глядя на взволнованное лицо мальчишки. Оно было не просто взволнованным, но было еще и беспокойство.
— Вам просили передать, — проговорил мальчик, что Рейнару слишком опасно находиться в доме, известном вам. Его ищут. И у Ордо есть подозрения. Ко всему там, с ним Лия. Представляете, что будет, если их найдут?
Илант поежился. Отэ, осмотревшись, осторожно прибавил:
— Да-Деган хотел бы, что б вы пришли к нему. И просил, если то возможно, быстрее уходить из города. Он не сказал, что, сказал только, что в Амалгире стало намного опаснее, чем то было еще день назад.
Илант, вздохнув, накинул на плечи темный, некогда богатый, а ныне изрядно потрепанный и потертый плащ, надвинув на лоб капюшон, кивнул мальчишке и посмотрел на Рокшара.
— Останешься вместо меня, — проговорил он, — останетесь, ты и Гаас. А я должен идти. Возможно, я не вернусь к рассвету. Как бы то ни было, пусть все идет своим чередом, а я должен навестить Да- Дегана.
— Будь осторожен, — ответил Рокшар.
В доме было сумрачно и тихо. Лия сидела в уголке дивана, почти слившись с тенью. Рейнар устроился рядом. Илант расхаживал по комнате из угла в угол, словно загнанный в клетку хищник.
— Не мельтеши, — тихо попросил Да-Деган, отворачиваясь от окна.
За окном разгоралась заря, сначала только обозначившись тонкой светлой полосой на востоке. Небо стремительно светлело, и по всему городу гасли фонари. Начинающийся день обещал быть жарким и сухим. На небесах не было ни облачка. А утренний бриз совсем не нес прохлады.
Да-Деган подошёл к столу, налил себе воды в высокий стакан и медленно её выпил.
— Вы нас не проводите? — спросил Рейнар.
Да-Деган молча покачал головой и, не оборачиваясь, глядя на розовеющую дымку рассвета, проговорил тихо, как всегда:
— Нет.
В голосе прозвучала нотка сожаления, похожая на затаённый вздох. Лия поднялась, подошла к нему, положила руку ему на плечо.
— Вы обижаетесь, Дагги?
Да-Деган поджал губы, обернулся и посмотрел на девушку через плечо. Где-то близко, в его глазах стояли слёзы, но он заставил себя улыбнуться.
— Уходите, — приказал он, — уходите, и забудьте меня. Не ищите больше у меня помощи и поддержки. Никогда. Это может стоить вам жизни. А я, я отнюдь не горю желанием быть причиной ваших бед. Уходите, — повторил он, — и не возвращайтесь больше никогда.
Он не смотрел им вслед, это было ни к чему, с ними уходил и Отэ. А он успел привязаться к мальчишке, так же прикипеть, как и к этой троице, и было невыносимо неприятно выпроваживать их вот так, бесцеремонно, жестко, за порог.
Вздохнув, вельможа вновь налил воды в высокий бокал, отпил глоток и поставил его на стол. Встав и пройдясь по комнате, остановился у сейфа, достал резной ларец. Открыв его, ласково погладил пальцами цветок и прикрыл глаза, чувствуя, как по пальцам струится тепло, словно поток золотого песка. А вслед теплу пришло успокоение, покой, который он потерял, заглянув в глаза властителя. И вновь, словно приподнялась завеса событий и лет...
Шеби, невысокая и гибкая, стояла у окна. За окном, закрытым золотой искусно кованой решеткой, цвели цветы — пышные, сочные, яркие, пахнущие одурманивающе и резко. Может быть оттого, что на них так явственно ярко блистали капли росы, они казались неживыми, преувеличенно — пышными, искусственными и пошлыми. Особенно с нею рядом.
У Шеби были роскошные, густые волосы, длинные, спадавшие до бедер шёлковой волной, вьющимися кольцами, кожа гладкая как шёлк, тёмная и золотистая, словно напитанная солнечным светом. В движениях скользила грация дикой, не приручённой кошки. А улыбалась она доверчиво и открыто, словно дитя.
— Шеби, — проговорил он, поймав её локон и поднеся его к губам, желая расцеловать не только её косы, но лицо и тело, каждую впадинку на стройном и гибком теле.
Он упивался её именем, упивался, глядя на то, как она идёт и как танцует, стараясь запечатлеть каждый жест и шаг. В её улыбке было больше тепла, чем он мог получить от солнца. Он чувствовал её улыбку, даже если она стояла, повернувшись к нему спиной, и он не видел лица. А ещё, если удавалось встретиться взглядами, он тонул в её глазах, бездонных, ведьминых, окаянных очах, синих, ярких, поразительных глазах, сравнимых цветом лишь с непостижимыми безупречными камнями Аюми. Они были столь же глубоки, так же завораживали и так же сияли. И так же хранили в своей глубине все возможные и невозможные играющие оттенки сини — от светлого, блеклого, словно вылинявшего на солнце, до густого, бархатного, почти что черного, как ночное небо, цвета.
Она мягко высвободила локон из его пальцев, отвела его руки, когда он был готов обнять её.
— Не стоит, — заметила тихо и печально, — начинать эту игру. Нам всё равно не быть вместе, так к чему всё это?
Он вздохнул, чувствуя, что своими словами она выбила у него опору из-под ног, напомнив, что над собой, над своим будущим и настоящим они не властны, и всё что принадлежит им и только им — это их
