И это была правда. Другие заполняли себя чем-то – желаниями, карьерой, религией; он чувствовал только эту непонятную пустоту. Те, кому он нравился – Венди, Ричи, Лем, – были терпеливы. Они ждали, когда из его заикания и запинания выйдут какие-то слова, и, казалось, находили в них значение («Эх ты, дурила пустой» – сказал как-то ему Лем, и Хови запомнил). Но для прочих он был «дура Катц». Открыто ему это не говорили – мало кто рисковал помериться с ним силой, – но он знал все, что говорится за его спиной.
Разговор с Венди стал последней каплей. Весь остаток недели он размышлял. Решение пришло неожиданно. Если и было место на земле, где он мог что-то узнать и понять о себе, то это город, где он родился.
Он раздвинул шторы и выглянул на улицу. Сияло солнце; в воздухе пахло чем-то приятным. Он не мог понять, зачем матери понадобилось менять это райское место на Чикаго с его зимним ветром и летней пылью и вонью. Теперь, когда она умерла (неожиданно, во сне), ему предстояло узнать это самому, и, может быть, в процессе узнавания заполнить свою внутреннюю пустоту.
Когда она подошла к выходу, из комнаты послышался голос матери:
– Джо-Бет? Ты здесь?
Те же тревожные нотки в голосе: любите меня сейчас, потому что завтра меня может не быть. Завтра ... или через час.
– Дорогая, ты еще здесь?
– Ты же знаешь, мама.
– Можно тебя на минутку?
– Я опаздываю.
– Только на минутку. Пожалуйста!
– Иду. Не волнуйся.
Джо-Бет поднялась наверх. Сколько раз в день она совершала это путешествие? Вся ее жизнь состояла из спусков и подъемов по этим ступенькам.
– Что, мама?
Джойс Магуайр лежала в своем обычном положении, на диване под раскрытым окном, высоко на подушках. Она не казалась больной; но большую часть времени она болела. Врачи приходили и уходили, недоуменно пожимая плечами. Слушали сердце, легкие, мозг. Все нормально. Но мама не верила тому, что у нее все нормально. Она когда-то знала девушку, которая сошла с ума, попала в больницу и никогда оттуда не вышла. Поэтому она боялась безумия больше всего на свете.
– Ты не попросишь пастора позвонить мне? – попросила Джойс. – Может, он зайдет вечером.
– Он очень занят, мама.
– Не для меня, – возразила Джойс. Ей было тридцать девять, но выглядела она вдвое старше. Осторожность, с какой она поднимала голову от подушки, словно каждый дюйм был для нее триумфом, дрожащие руки; постоянная тревога в голосе. Она вошла в роль мученицы, и никакая медицина не могла освободить ее от этой роли. Этому соответствовали и бледные тона ее одежды, и ее отросшие, спутанные волосы, когда-то красивые. Она не пользовалась косметикой, что еще больше усиливало впечатление. Джо-Бет была даже рада, что мама не появляется на людях. Это вызвало бы толки. Поэтому она и сидела здесь, в доме, а дочь бегала к ней по лестнице. Вверх-вниз, вверх-вниз.
Когда раздражение Джо-Бет вырывалось наружу, как сейчас, она убеждала себя, что для такого поведения матери есть причины. Жизнь нелегка для женщины, воспитывающей внебрачных детей в таком городе, как Гроув. Это само по себе было болезненно.
– Я скажу пастору Джону. А теперь мне пора.
– Знаю, дорогая, знаю.
Джо-Бет повернулась к двери, но Джойс окликнула ее.
– И не поцелуешь? – сказала она.
– Мама...
– Ты никогда не отказывалась поцеловать меня.
Джо-Бет вернулась к кровати и принужденно чмокнула мать в щеку.
– Будь осторожна, – сказала Джойс.
– Все нормально.
– Не люблю, когда ты работаешь вечером.
– Здесь не Нью-Йорк, мама.
Глаза Джойс метнулись к окну, словно для того, чтобы убедиться в этом.
– Неважно. Сейчас нет безопасных мест.
Знакомые речи. Джо-Бет слышала их с детства. Речи о мире как о юдоли скорби, кишащей неведомым злом. Вот и все утешение, что пастор Джон давал маме. Они оба соглашались, что дьявол обитает в мире и непосредственно в Паломо-Гроув.
– Увидимся утром, – сказала Джо-Бет.
– Я люблю тебя, дорогая.
– Я тоже тебя люблю, мама.
Джо-Бет прикрыла дверь и сошла вниз.
– Она спит?
Внизу стоял Томми-Рэй.
– Нет.
– Черт!
– Тебе нужно пойти к ней.
– Знаю, что нужно. Только неохота получать нагоняй.
– Ты был пьян? Она говорила.
– А ты думала? Если бы мы жили, как люди, и могли выпить дома, стал бы я напиваться где-то еще?
– Так это она виновата, что ты напился?
– Ты тоже будешь капать мне на мозги? Черт! Все только и делают, что учат.
Джо-Бет улыбнулась и положила руку на плечо брату.
– Да нет, Томми. Тебя все любят, и ты это знаешь.
– И ты?
– И я.
Она легко чмокнула его и отошла к зеркалу полюбоваться на себя.
– Просто картинка, – сказал он, становясь рядом.
– И ты, и я.
– Двойная картинка.
– Потому ты меня и любишь, – сказал он. – Интересно, это ты похожа на меня или я на тебя?
– Мы на нас.
– Ну какие рожи так похожи?
Она улыбнулась. Сходство в самом деле было поразительным. Сходство красоты. Она больше всего любила гулять под руку с братом, зная, что лучшего спутника не может желать ни одна девушка, и зная, что он чувствует то же. Даже на пляже, где красоток и красавцев хватало, немало голов поворачивалось им вслед.
Но в последние несколько месяцев они нечасто выходила вместе. Она работала в закусочной, а он шлялся со своими пляжными дружками: Шоном, Энди и прочими.
– Ты не чувствуешь ничего странного в последние дни? – вдруг спросил он.
– Чего, например?
– Ну, не знаю. Вот я чувствую, как будто что-то заканчивается.
– Лето на носу. Все только начинается.
– Да, я знаю... Энди уехал в колледж, ну и черт с ним. Шон связался с этой девчонкой из Лос- Анджелеса, просто не отходит от нее. Я остался один, вот и жду неизвестно чего.
– Не бери в голову.
