Она налила коки и вышла. К ее ужасу, за столиком было пусто. Она чуть не уронила стакан; вид пустого стула вызвал у нее настоящую тошноту. Потом краем глаза она увидела его, идущего к столику. Увидев ее, он улыбнулся. Она ринулась к столу, не обращая внимания на поднятые руки за другими столиками. Она уже знала, какой вопрос задаст первым: он прямо вертелся у нее на языке. Но он ее опередил.
– Мы знакомы?
И она, конечно же, знала ответ.
– Нет, – сказала она.
– Т-тогда вы... вы... вы, – он заикался, его челюсть мучительно двигалась, будто он жевал резинку. – Вы... вы...
– Да, я тоже так думаю, – прервала она, надеясь что это не обидит его. Не обидело. Напротив, он улыбнулся.
– Как странно, – проговорила она. – Ведь вы не из Гроува?
– Нет. Из Чикаго.
– Далеко.
– Я родился здесь.
– Правда?
– Я Ховард Катц. Хови.
– А я Джо-Бет...
– Во сколько вы кончаете?
– Около двенадцати. Хорошо, что вы пришли сегодня. Я ведь работаю только в понедельник, среду и пятницу. Завтра вы бы меня здесь не застали.
– Мы друг друга нашли, – сказал он, и от бесспорности этого утверждения ей захотелось плакать.
– Мне нужно идти работать, – напомнила она.
– Я подожду.
В одиннадцать десять они вышли от Батрика вместе. Ночь была теплой. Но это было не приятное, продутое бризом тепло, а настоящая духота.
– Зачем ты приехал в Гроув? – спросила она, когда они подошли к ее машине.
– Чтобы встретить тебя.
Она рассмеялась.
– А почему бы и нет?
– Ну ладно. Тогда зачем ты уезжал?
– Мать переехала в Чикаго, когда мне было всего несколько недель. Она никогда не рассказывала про этот город. Казалось, что для нее это все равно что ад. Вот я и захотел увидеть его сам. Может быть, чтобы лучше понять ее... и себя.
– Она еще в Чикаго?
– Она умерла. Два года назад.
– Как жаль! А отец?
– У меня его нет. Ну... я думаю... это... – он опять начал заикаться, но выправился. – У меня никогда не было отца.
– Еще более странно.
– Почему?
– У меня тоже. Я не знаю, кто мой отец.
– Но это ведь ничего не значит, правда?
– Правда. Особенно сейчас. Знаешь, у меня есть брат. Томми-Рэй. Мы всегда были вместе. Тебе надо с ним познакомиться. Он тебе понравится. Он всем нравится.
– Ты тоже. Тебя, наверно, все... все... любят.
– Почему?
– Ты красивая. Мне придется драться за тебя с половиной парней братства Вентура.
– Вовсе нет.
– Не верю.
– Они только смотрят. Но трогать я им не позволяла.
– Мне тоже? Она остановилась.
– Я тебя совсем не знаю, Хови. Хотя нет, не совсем. Когда я тебя увидела, я вдруг поняла, что откуда-то тебя знаю. К тому же я никогда не была в Чикаго, а ты – в Гроуве с тех пор, как... – внезапно она прервалась, ошарашенная. – Сколько тебе лет?
– В апреле исполнилось восемнадцать. Она не могла говорить.
– А что?
– Мне... мне тоже.
– А?
– Восемнадцать в апреле. Четырнадцатого.
– А мне второго.
– Все это очень странно, тебе не кажется? Мне показалось, что я тебя знаю. Тебе тоже.
– Ты об этом говоришь с таким беспокойством...
– Я правда тебе нравлюсь?
– Да. Никогда не видел... не видел... такого лица... Мне хочется тебя поцеловать.
Внизу, под городом духи извивались от боли. Каждое слово отзывалось в них свистом лезвия. Они не могли ничего предотвратить. Им оставалось лишь сидеть в мозгу своих детей и слушать.
– Поцелуй меня, – прошептала она.
Они задрожали.
Хови дотронулся рукой до ее лица.
Они дрожали, пока не затряслась земля вокруг них.
Она шагнула ближе и подставила ему улыбающиеся губы.
...пока не треснул бетон, заложенный восемнадцать лет назад. «Хватит! – вопили они прямо в уши своих детей. – Хватит!»
– Ты ничего не почувствовала?
Она засмеялась.
– Да. Мне показалось, что сдвинулась земля.
3
Девушки вошли в воду второй раз.
Это случилось утром после той ночи, когда Ховард Катц встретил Джо-Бет Магуайр. Утро было свежим, и ветерок, разогнавший сонный воздух, обещал примесь прохлады к дневному зною.
Бадди Вэнс снова спал один в своей трехспальной кровати. Он всегда говорил, что такая кровать самая лучшая. Супружеская пара – и дьявол. Всегда было приятно осознавать, особенно в такое дивное утро, что на другом конце этой громадной дистанции тебя кто-то дожидается – пусть даже жена. Но теперь его жизнь с Эллен сделалась чересчур запутанной; предстояло что-то решать. И пустая кровать хотя бы побуждала его встать и спуститься с Холма.
Бадди было пятьдесят четыре. Порой он чувствовал себя вдвое старше. Чересчур многие из его современников умерли в таком возрасте – умерли от той же жизни, какой жил он. Табак, бабы, наркотики. Пора было проявить разумную умеренность. Он уже не мог ночь напролет заниматься любовью, как в тридцать. А несколько досадных неудач вынудили его обратиться к доктору и требовать исцеления – за любые деньги.
– Нет такого, – сказал Тэрп. Он пользовал Бадди со времен еженедельного «Шоу Бадди Вэнса», когда его шутки были на устах любого американца. Тэрп ценил своего пациента как одного из самых
