я.
Он уставился на меня с недоверием.
— Во имя всего святого, о чем вы говорите?
Я рассказал ему историю нашего освобождения из сайгонской тюрьмы, и он ответил:
— Это самое нелепое алиби, которое я когда-либо слышал. Во-первых, мой главный следователь, сеньора Биард, не могла иметь никаких причин, чтобы оказаться в Республике Вьетнам, и, насколько я знаю, в любом случае этот город называется Хо Ши Мин. И если Хелен Пердида действительно застрелила там мисс Биард, я вряд ли бы стал стараться освободить ее. Что касается вашего упоминания Эсме Сандерсон, то это самая нелепая часть рассказа — кого вы хотите выставить дураком?
Она делила офис с Билли Биард в течение добрых десяти лет, и они старые партнеры; теперь, когда Билли нет, Эсме станет моим заместителем. В толк не возьму, как вы могли предположить, что она обеспечит вам алиби.
Один из мужчин вошел и что-то сказал Пикардину; я услышал только слово «телефоне», но капитану полиции сразу стало ясно, что речь идет о чем-то важном, поскольку он встал и вышел. Пока его не было, я обдумывал свое положение. Неделю назад я всего лишь смутно представлял себе существование этого города и хотя предполагал в нем наличие полицейских участков, но и подумать не мог, что придется сидеть в одном из них. Хуже того, с моей точки зрения, я находился довольно далеко от дома, потому что в этом мире Сайгон называли Хо Ши Мином, а это означало, что я за пределами своей группы миров, причем на большом расстоянии; здесь не было Рейхов. Это, казалось бы, совсем неплохо, но после тщательного анализа наших разговоров с Хелен относительно устройства вселенной, я понял, что, избавившись от национал-социализма, попадаешь в мир Пуританской партии, или в один из тех, где Коммунистическая Россия завоевала всю Землю, или где Америка устроила ядерную гражданскую войну в начале восьмидесятых годов двадцатого века. Насколько мы предполагали, были и другие группы миров, но их мы еще не успели вычислить.
В этот момент, если название города Хо Ши Мин являлось ключом к разгадке (как я считал), мы находились в одной из стран — наследниц Коммунистической линии, ни к одной из которых не имели отношения ни я, ни Хелен. В этом мире точно существовали Контек и Джефри Ифвин, но вспомнит ли здешний Джефри Ифвин наши имена? Если да, будем ли мы его сотрудниками и пошлет ли он нам помощь?
Я постарался выкинуть этот вопрос из головы, но, к сожалению, мне больше нечем было себя развлечь, кроме размышлений о том, как сильно болят запястья, пристегнутые наручниками к стулу. В комнате можно было смотреть только на белые бетонные стены, черный пол без единого пятнышка, канализационную трубу — я заподозрил, что в этой версии Мехико полиция не отличается особой вежливостью; еще я заметил два флюоресцентных крепления с тонкими металлическими делителями под светящимися трубами. Единственным украшением комнаты была дверь с большим засовом с Другой стороны, выкрашенная в бледно-зеленый больничный цвет, сам засов виднелся в просвете между дверью и косяком, но было похоже, что для проникновения внутрь необходима газовая сварка; дверь выглядела очень солидно и ее было явно непросто сломать; в любом случае я не собирался приближаться к ней до тех пор, пока не освобожусь от наручников, а как с ними справиться, я не имел ни малейшего понятия.
Возможно, было бы лучше, если бы я просто принял к сведению, насколько далеко мы можем находиться от любого дома или помощи. Или подумал, как сильно болят запястья.
Дверь распахнулась, и вошел Иисус Пикардин, а следом за ним Хелен. Она несла все свое оружие в проволочной корзине, точно такой же, как та, в которой Пикардин нес мой бумажник, ремень, компьютер и мобильный телефон.
— Нужно торопиться, — сказал Пикардин низким приглушенным голосом.
Хелен одарила меня из-за его спины несколько напряженной, но дружелюбной улыбкой, кивнула в мою сторону, подразумевая, что я тоже принимаю в этом участие, что бы «это» ни было. Пикардин расстегнул наручники и вернул мои вещи; я надел ремень, бумажник сунул в карман и убедился, что все в порядке и можно отправляться в путь.
— Не знаю, сколько времени Джефри Ифвин сможет держать Эсме у телефона. Знаешь, она кричала на него.
Боюсь, что по той или иной причине она обвиняет его в смерти Билли Биард, а эта Эсме не помнит о Билли того, что помню я или та Эсме, которую я знаю. Однако если нам удастся пройти мимо ее кабинета, то, возможно, мы сумеем отсюда выбраться.
— Если я поблагодарю вас за наше освобождение в Сайгоне… — начал я.
— Ваша очаровательная партнерша уже поблагодарила меня. Она пояснила, что я освобождаю вас уже второй раз. Никогда не знал, что сталось с теми документами, которые я отправил по факсу, но очень рад, что они вам помогли. Давайте поспешим. Сейчас тихо.
Он подтолкнул нас в длинный коридор, мимо двух комнат, где полицейские были заняты своим обычным делом: беседовали с множеством избитых, потерявших надежду, озлобленных, истощенных людей, которых всегда можно встретить в полицейском участке.
Миновав опасные зоны, мы помчались как угорелые, следуя по пятам за Пикардином. На ходу он сообщил, что мы сейчас идем окружным путем, чтобы не попасться на глаза копам, пока не достигнем камеры, где держат преступников.
Мы знали, как выглядит Ульрика Нордстром благодаря фотографии, что послал нам Ифвин; к тому же ее камера была единственной занятой в этом ряду: судя по всему, не так уж много арестованных женщин считались опасными преступницами. Ульрика действительно была невысокой блондинкой, несколько полноватой, стриженной под горшок. Завидев нас, она вскочила с места и воскликнула:
— Лайл! Хелен! Я так рада вас видеть! Что вы здесь делаете?
Мы с Хелен переглянулись, и я ответил:
— Э-э.., мы вас узнали по фотографии, а вы откуда нас знаете?
— Это же я, Ульрика! Лайл, мы с тобой были женаты целых пять лет, а Хелен была подружкой невесты на нашей свадьбе. Мы поженились сразу после колледжа. Это ведь было не так давно.
Пикардин очень пристально смотрел на нас, и по его лицу было видно, что он крайне недоволен. Однако он все же отпер дверь камеры и выпустил Ульрику.
— У меня есть ключ от служебного выхода, — сказал он, — так что можете выйти через него. Надеюсь, кто-нибудь объяснит мне суть происходящего.
— Мы тоже очень хотели бы понять, что происходит, — ответила Хелен.
Пикардин вернул Ульрике ее бумаги и кошелек. Она надулась, и по ее взгляду я четко понял, что когда-то это выражение служило неким личным сигналом между Ульрикой и тем Лайлом, за которого она вышла замуж. Насколько я видел, она уже начала злиться, что я не ответил на сигнал. Мы поспешили вслед за Пикардином в зал, потом он выпустил нас через дверь.
— Уверен, что мы будем поддерживать связь, — проговорил он. — Надеюсь, что успею узнать правила этого мира, не совершив предварительно серьезных ошибок.
Дойдя до конца длинной темной аллеи, мы оказались на улице — вроде бы безлюдной — и, не имея других ориентиров, кроме озера к востоку отсюда, где стоял прыжковый катер Контека, пошли на восток. Быстро миновав несколько кварталов, мы не увидели ни одной живой души; скоро должно было взойти солнце, а поблизости наверняка полно людей, которые рано утром уходят на работу; хорошо еще, что слуги вряд ли приходят в столь ранний час.
Миновали еще несколько кварталов. Мы расслабились, и Ульрика завела разговор:
— Лайл, не знаю, с чего начать. Твоя семья дала мне денег на поездку в Новую Зеландию после войны, я приехала и жила у тебя дома; впервые я появилась там, когда мне было тринадцать, а тебе одиннадцать, а твоему брату Нилу пятнадцать. Это тебе ни о чем не говорит?
— Ох, много о чем, — ответил я. — Но не о том, что ты могла подумать.
Белые здания вокруг нас напоминали склепы или киношные декорации, погруженные в кромешную тьму: ни одной лампочки, даже случайно забытой, ни ночника в детской, ни тусклого света в коридоре, ведущем в ванную. Это становилось все более странным. Улица была на удивление пыльной; в разбитый, поломанный тротуар были вмонтированы старые грязевые стоки; неужели здесь никто никогда не подметал?
