поторопиться и немедленно арестовать убийцу.
– И кто же это, по-вашему? – опустив погасший взор, кисло спросил Вирхов.
– Вы и сами знаете, Карл Иваныч, – сказала с горячностью Мура, – только боитесь поверить. Ну же, смелее! Произнесите имя!
Вирхов исподлобья взглянул на неугомонную профессорскую дочку и едва слышно прошептал:
– Госпожа Малаховская?
Глава 23
Кажется, весь Петербург съехался в зал заседаний Окружного суда на Литейный, чтобы стать свидетелем финального акта драмы, потрясшей общество.
Подобно невским свинцово-черным водам, колыхалось зрительское море, в котором тонули знакомые лица. Присутствовали писатели и журналисты. Едва появившись в дверях и прошествовав поближе к адвокатам, горделивый брюнет с густыми смоляными бровями тут же исчез в окружившей его толпе. Невдалеке от графа д'Ассейна, на почетных местах восседали негоциант Астраханкин и «сахарный барон» Копелевич. В задних рядах к невзрачному Кондратию Полянскому жались бледные барышни, справа от них расположился хмурый рыжеусый полковник. В зале не было Варвары Валентиновны Незабудкиной – газеты, сообщая о предстоящем процессе, утверждали, что дочь покойного книгоиздателя после погребения отцовского тела отправилась к мужу, в Сибирь. Зато присутствовала неутешная вдова убитого, госпожа Сайкина, – невероятных объемов дама, не отнимавшая от покрасневших глаз белоснежного платочка.
В угрожающем гуле различались отдельные приглушенные голоса, возмущенные реплики темпераментных зрителей, но все смолкло, когда колокольчик председательствующего возвестил начало заседания.
Мария Николаевна Муромцева сидела в середине зала рядом с доктором Коровкиным и Полиной Тихоновной. Во время оглашения обвинительного акта Мура лишь изредка отрывала напряженный взор от скамьи подсудимых, где, подобно соляному столпу, одиноко застыла госпожа Малаховская. Бледное лицо ее наполовину скрывала вуаль. Строгое черное платье подчеркивало безупречную осанку. Невдалеке от известной всей России писательницы перешептывались присяжные поверенные Марголин и Казаринов, взявшие на себя защиту.
Один за другим, перед притихшим залом предстали свидетели: удрученный Сигизмунд Суходел, домовладелец Рымша, принарядившийся отставной капитан Суржиков. Восторженное шушуканье сопровождало появление вызывающе одетой молодой пухленькой дамы с упругой скользящей походкой. Но больше всего внимание публики привлек Илья Михайлович Холомков – не только своей ослепительной красотой, но и скорбным выражением лица.
Еще бы! Следователь отправил его в кутузку! И что с того, что в неволе красавец просидел всего лишь два часа, – все равно после такого душевного потрясения можно заболеть.
Выступление технического эксперта заметно поразило присяжных заседателей, окончательно они растерялись, когда обвиняемая признала себя виновной.
Процесс вступал в заключительную стадию, слово взял товарищ прокурора.
– Итак, я перехожу к заключению, – провозгласил главный обвинитель, – госпожа Малаховская признала себя виновной в предумышленном убийстве совладельца книжного издательства Сайкина Валентина Агафоновича. Обыск, неожиданно для преступницы проведенный в ночное время следователем Вирховым, выявил неопровержимые улики содеянного. А именно. В гардеробной комнате госпожи Малаховской была найдена корзинка, в которой лежали черный плащ и черный платок, запасные ключи от квартиры убитого, орудие убийства – электрический шнур со штепселем на одном конце, стакан с отпечатками пальцев покойного и преступницы. Выступления свидетелей и экспертов полностью восстановили картину изуверского убийства.
Зал замер, голос обвинителя креп, товарищ прокурора жестко и страстно чеканил фразы:
– Мы понимаем дикаря, который, умирая, призывает к себе сына и вместо благословения коснеющим языком перечисляет ему имена тех, кого он должен отправить к праотцам. Это в порядке вещей, дикарь вырос с понятием «кровь за кровь», на земле, пропитанной кровью, под небесами, которые заселены богами, являющими ему пример жестокости и хитрости. Мы понимаем и утонченного в понятиях о чести средневекового рыцаря, принимающего косой взгляд за кровную обиду и сводящего счеты мечом. И это понятно, вся жизнь его течет среди лязга стальных доспехов. Все его духовное содержание – в культе чести, к нему приурочивает он свою религию, и на древке смертоносного копья чертит кроткий лик Мадонны. Я понимаю, наконец, живущего в подвале сапожного подмастерья, у которого нет никаких понятий ни о рыцарской чести, ни о кровной мести фиджийца, и который тем не менее, получив удар от товарища, срывается с места и вонзает ему куда попало шило или сапожный нож.
– И правильно делает!
Мура обернулась и увидела в задних рядах Манефу, которая совсем недавно давала свидетельские показания.
Неожиданный возглас не сбил обвинителя с мысли, не снижая чеканного голоса, он продолжил:
– Но когда этот же самый подмастерье ответит на полученный удар через сутки, то это я понять отказываюсь. Для холодной мести здесь нет достаточного мотива, а для страсти, которая не взвешивает мотивов, время уже прошло. – Обвинитель выдержал паузу. – Передо мною громадная лужа человеческой крови, и я не могу понять, для чего она пролита?
– Климушка, ты не понимаешь, – страстно зашептала Полина Тихоновна, – это искусство красноречия.
– В ходе дознания обвиняемая полностью признала свою вину. – Голос обвинителя понизился, в нем появилась хрипотца. – И я отказываюсь понять, как в начале просвещенного двадцатого века женщина, образованная, исповедующая и проповедующая христианские ценности, смогла столь хладнокровно, расчетливо преступить заповедь «Не убий». Обвинение просит присяжных заседателей учесть не только особую жестокость и хитроумность преступления, но также и отсутствие раскаяния и сожаления о содеянном со стороны преступницы.
По залу пронесся вздох ужаса. Товарищ прокурора покинул трибуну.
– Слово принадлежит защите подсудимой, – объявил председательствующий.
На трибуну поднялся присяжный поверенный Марголин.
– Досточтимый суд! Уважаемые заседатели! Почтенная публика! Нам важно рассмотреть преступление, как живое дело живого человека, проследить, как оно зародилось, как зрело и как распустилось. Нам интересно понять самого преступника, и исключительно этим я займусь в своей защите. Госпожа Малаховская – преступница по страсти, ею руководила месть. Причиной, побудившей обвиняемую совершить убийство, стала кража ее творческой собственности. Госпожа Малаховская написала повесть «Автомобиль Святителя Николая» с целью прославить нашего отечественного сыщика Карла Фрейберга. Однако издатель присвоил себе рукопись, выпустил ее под именем Конан Дойла, а подвиги господина Фрейберга приписал Шерлоку Холмсу.
В зале послышались свистки, топот ног и жидкие аплодисменты.
– А зачем она впутала в эту историю мое имя? – выкрикнул Холомков.
– Прошу соблюдать порядок, – председательствующий зазвонил в колокольчик, пытаясь утихомирить загудевший зал.
– Обвиняемая не хотела позорить свое имя причастностью к бульварной литературе и имела полное право на псевдоним. Обращаю внимание заседателей на то, что господин Сайкин, покойный издатель, и ранее наживался на книгах госпожи Малаховской. Он неоднократно выпускал переделки ее кулинарных и религиозных книг, пользующихся популярностью у читателей, и переделки снабжал именами,
