Мура ловко собрала длинные темные волосы в узел на макушке и отправилась умываться.
Через четверть часа она сидела в столовой
– Дорогая, ты сегодня очень хорошенькая, – ласково встретила ее мать, по легкому нездоровью неделю не выходившая из дому.
Елизавета Викентьевна, спокойная, полноватая дама, по характерной вертикальной черточке между черных, шелковистых бровей своей младшей дочери сразу поняла: Мура опять пребывала в свойственных юности сомнениях по поводу своей внешности. Но любящая мать знала, чем отвлечь дочь от пустых тревог, и, просматривая газеты в поисках полезных для ее мужа публикаций, воспользовалась безукоризненно действующим лекарством:
– Зачем русским историкам заниматься Египтом и Палестиной, зачем так далеко ходить? В «Санкт- Петербургских ведомостях» сообщается, что и с датой основания Петербурга не все ясно. Историк Петров считает, что столица основана не 16 мая, а 26 июня, ссылается на рукопись «О зачатии и здравии царствующего града Санкт-Петербурга».
Мура задумчиво размешивала серебряной ложечкой сахар в чайной чашке.
– Как мне надоел Петр Первый, – ответила она с досадой, – от него спасения никакого нет. Куда ни придешь – обязательно таращится на тебя со стены или из угла...
Мура отхлебнула чай. Горничная Глаша, пухленькая темноглазая девушка с миловидным лицом, внесла миндальный мазурек, плоский продолговато-четырехугольный пирог, поставила свою ношу на стол и вынула из кармашка фартучка розовое яичко.
– Христос Воскресе, барышня. – Горничная радужно улыбнулась, и Мура, встав со стула, похристосовалась с Глашей.
– Говорят, – сообщила Глаша, – по ночами призраки Петра Великого шастают, людей пугают... – И, помолчав, добавила: – А дворник уверяет, император не один по столице бродит, с ним и арапчонка видели, черного как уголь...
– Басни, милая Глаша, – Елизавета Викен-тьевна не знала, сердиться или смеяться, – я думаю, что к слухам невольно причастен мистер Стрейсноу. Кстати, Мура, ты говорила, что вид у английского гостя не совсем здоровый. Может быть, он отравился устрицами?
– Про устрицы не знаю, – отозвалась Мура. – А что, они стали опасны для здоровья?
– В печати сообщается, что английские устрицы запрещены при берлинском дворе, считают, что они причина тифозной лихорадки. Надеюсь, Николай Николаевич будет избегать их в Германии. А в Англии бактериологи обследовали устричные отмели, отбросы в устье Темзы, и обнаружили чудовищное загрязнение, триллионы убийственных микроорганизмов. – Пояснила Елизавета Викентьевна. – Глаша, пожалуйста, напомни Брунгильде Николаевне, что пора завтракать.
– Интересно, – задумчиво протянула Мура, обрадованная тем, что разговор ушел от Петра Великого, – надо подумать... Хотя, как говорила Брунгильда, Чарльз уже давно не был в Англии, он путешествовал по Европе.
– Уайтстебльские английские устрицы усердно предлагают и наши гастрономические магазины, могут ли лакомки от них воздержаться? – заметила Елизавета Викентьевна.
В этот момент в столовой появилась старшая дочь профессора Муромцева, она обняла и поцеловала сестру и с отсутствующим видом села за стол.
– Сестричка, ты не знаешь, мистер Стрейсноу не увлекается устрицами? – спросила Мура.
– Ничего не понимаю, – Брунгильда недоуменно повела изящно убранной головой, – при чем здесь устрицы? Меня больше интересует, едем ли мы сегодня в театр? Был телефон от Клима Кирилловича?
– Нет еще, – быстро ответила Мура, на ее лицо набежала легкая тень, – вероятно, спит после ночных приключений.
– У меня до сих пор в голове не укладывается то, о чем вы мне ночью рассказали, – вздохнула Елизавета Викентьевна. – За что убили бедную женщину? Мне всю ночь мерещилась баранья кость.
– Решено, баранину больше не покупаем, – торжественно возвестила Брунгильда и, повернувшись к Елизавете Викентьевне, ласково сказала: – Не волнуйся, мамочка. Я уверена, художник – не убийца. Следствие должно во всем разобраться. Роман Закряжный – человек талантливый. Он чувствует, что в каноническом изображении Петра есть нечто ненатуральное. Чувствует, что требуется оживить портрет.
– Не нравится мне эта гоголевская мистика, – вздохнула Елизавета Викентьевна – Зачем портреты оживлять? Шаманство какое-то.
– Может быть, – не стала спорить Брунгильда и повернулась в сестре. – Мурыся, а не могла бы ты ответить мне на один вопрос по исторической части? Почему, собственно говоря, самодержец Всея Руси обычно изображается без короны? Где его царский венец? Ты не думала об этом?
– Нет, не думала, – растерянно уставилась на сестру Мура, расправившаяся с аппетитным кусочком мазурека, и удивленно добавила: – А действительно... Скульптура Екатерины с короной, а скульптура Петра в лавровом венце... Что бы это значило?
– Ученые сомневаются, что северная столица основана в мае, ты – что Петром Великим, – чуть насмешливо ответила Елизавета Викентьевна. – Так можно договориться и до того, что он не имел права на русский трон.
В комнате повисла тишина, только Брунгильда продолжала с аппетитом есть домашнюю еду, по которой так соскучилась во время зарубежного турне.
В тишину ворвался звонок, раздавшийся в прихожей, и минуты через две Глаша ввела в столовую ассистента профессора Муромцева – Ипполита Прынцаева
– Христос Воскресе. – Румяный молодой человек, на которого не могли смотреть без улыбки обе профессорские дочери, вспоминая множество забавных ситуаций с его участием, секунду поколебавшись, направился к хозяйке дома.
– Воистину Воскресе, – нестройным хором ответили женщины, обмениваясь с гостем троекратными поцелуями.
Приглашение к столу ассистент принял с видимым удовольствием.
– Давненько мы с вами не видались, Ипполит Сергеевич. – Елизавета Викентьевна наливала гостю чай, барышни заботливо наполняли его тарелку куличом, пасхой, мазурском. – Чем изволите заниматься?
– В отсутствии Николая Николаевича хлопот с лабораторией прибавилось, за всем надо следить самому, – важно ответил Ипполит, – да и наше спортивное общество требует немало забот.
– В чем же состоят ваши заботы? – поинтересовалась Мура.
Ипполит покосился на безмятежно слушавшую его Брунгильду.
– Заботы организационные. Мы планируем устроить велопробег, посвященный двухсотлетию города. Надо выбрать подходящую трассу, подумать об экипировке. – Ипполит Сергеевич привстал со стула, загибая пальцы правой руки. – Мы хотим установить на руле каждого велосипеда портрет Петра Первого. А портреты тоже надо кому-то заказать да приладить так, чтобы не падали во время движения.
– О Боже! – вздохнула Брунгильда. – У меня от петровских портретов рябит в глазах. Умоляю вас, откажитесь от этой затеи.
– Но почему? – горестно округлил глаза Прынцаев. – Мы не хуже других, и потом, это будет очень эффектно.
– Впрочем, мне все равно, – милостиво согласилась Брунгильда, – могу вам даже посодействовать. Правда, Мурыся? – И пояснила занявшемуся наконец куличом поклоннику: – Мы сегодня ночью познакомились с замечательным художником, он малюет великого самодержца с утра до вечера.
– Правда, пока он находится в Доме предварительного заключения. По обвинению в убийстве, – холодно уточнила профессорская жена.
– А кого он убил? – оторопело спросил ассистент, рука с куличом застыла у рта.
– Какую-то вышивальщицу, она жила этажом ниже, – спокойно пояснила Брунгильда. – Из квартиры бедной женщины кое-что исчезло...
– Боже мой, какое кощунство! – воскликнул возмущенно Ипполит. – Крадут все, что можно и нельзя украсть. Страна воров! Я тоже скоро стану скупщиком краденого!
– Вы? – удивилась Елизавета Викентьевна. – Как это, Ипполит Сергеевич?
