следственной камере на Литейном...
В ожидании свидетельницы по делу Фоминой, доставить которую он поручил еще утром, Карл Иванович безуспешно поинтересовался результатами исследования бараньей кости: эксперты еще только приступили к работе. Отправил молоденького помощника, кандидата на судебные должности, проходящего у него практику, поискать, значится ли в полицейских картотеках Крачковский.
Появившаяся в сопровождении дежурного курьера маленькая сгорбленная старушка пошарила глазами по углам, перекрестилась на портрет императора Николая II и поклонилась в пояс следователю.
– Лукерья Христофоровна Фомина?
Карл Иванович встал навстречу посетительнице и сделал жест, приглашающий женщину сесть на стул.
Письмоводитель занял свое место за черным, покрытым бумагами столом, стоящим поодаль, около шкафа с раскрытыми дверцами, забитого грудой дел в синих обложках. Когда этот худой, взъерошенный человечек водрузил на нос круглые очки в черной оправе и придвинул к себе лист бумаги, Карл Иванович понял, что можно начинать допрос.
Тем временем старушка вынула из рукава темного убогого жакета платок и поднесла к маленьким впавшим глазкам.
– Примите мои соболезнования, – сказал Карл Иванович, усаживаясь. – С трудом разыскали вас – да с печальной вестью. Но вы единственная родственница покойной.
– Дальняя родственница, хотя горемычная и называла меня теткой, – прошелестела Лукерья, – да и виделись мы нечасто. Я далеко, в Волковой деревне обитаю да христарадничаю на старости лет. Сил уж нет копейку заработать.
– А Аглая помогала вам деньгами? – спросил участливо Вирхов.
– Да иной раз у нее самой работы не было, и без гроша часто сидела. Она из Торжка на заработки приехала, торжковское шитье знаменито, и на царей работали. Да кому оно теперь надо? – жалостливо понурилась старушка. – Это она только недавно комнаткой здесь обзавелась, да и то потому, что хозяйке и жильцам по хозяйству помогала. Так и рассчитывалась.
– А вас к себе жить не приглашала? – Светлые глаза из-под белесых бровей смотрели на свидетельницу доброжелательно.
– Звала, батюшка, звала, да что проку от меня? Только нахлебничать, – охотно отвечала старушка.
– А не припомните ли вы, Лукерья Христофоровна, когда в последний раз встречались вы с племянницей?
– Как же, не забыла – с неделю тому назад будет. Навещала она меня, с Вербным воскресеньем поздравила да немножко денег оставила. Говорила, что выполняет заказ богатый. Мечтала капиталец сколотить.
– А что за заказ? От кого? Не говорила?
– Да пошто я упомню фамилию? – вздохнула старушка. – Нет, не скажу. А думаю, что был это какой-то полячишко.
– Почему вы так думаете?
– А Бог его знает, – смутилась старушка, – откуда в голове такое очутилось?
– Не о Крачковском ли шла речь? – подсказал Вирхов.
– Похоже. Крачковский? Имечко-то шляхетское... Нет, врать не буду, фамилию не припомню. Да и про заказ не говорила, все отмалчивалась, чего шьет... А вот что пришло мне на ум – я тогда над ней посмеивалась, так, по-доброму, – дескать, не хватит ли в старых девках сидеть, нельзя ли за денежного полячишку замуж выйти?
Женщина вздохнула и задумалась, видимо, представив мысленно свою Аглаю.
– И не уродом была девка, да работящая. Почему нет?
– И что ответила вам Аглая? – спросил Вирхов.
– Стала надо мной, старой дурой, насмехаться. Говорила – он похож на бочонок, поставленный на две кривые оглобли.
– Длинноногий, значит. – Вирхов не заметил, как машинально начал подкручивать кончик своего пшеничного уса. – С брюшком. А лет, лет ему сколько? Не говорила?
– Про лета не упоминала, – покачала головой старушка. – Только я думаю, если б он моложе ее был, она бы сказала. Значит, по возрасту подходил. Или постарше ее.
– А где живет, не упоминала, как познакомилась?
– Нет, батюшка, ничего не знаю. Может, на гуляньях в Екатерингофском – раза два она там была. А так все с иголкой сидела.
Карл Иванович встал и начал расхаживать за спиной посетительницы. Пауза затянулась. Молоденький кандидат Павел Миронович Тернов проскользнул в дверь и замер, встав у широкого подоконника, где лежали вещественные доказательства, проходившие по другим делам: фомка, воровской лом да пузырек с темной жидкостью.
Старушка оглянулась и через плечо спросила:
– А вы, батюшка, уж не полячишку ли в убийстве подозреваете?
Вирхов остановился.
– А когда Аглая должна была богатый заказ выполнить? Не к Пасхе ли?
– Чего не знаю, того не знаю, – огорчилась старушка, – кабы знать заранее, что такая беда грянет, поспрошала бы и вдоль и поперек, а так не полюбопытничала, грешна... Хотя погодите... Аглаша обещала мне на огородишке помочь – вот на будущей неделе, говорила, посвободнее буду. Верно, к Пасхе и должна была управиться.
– А не было ли у Аглаи другого сердечного дружка на примете? – И так как Лукерья не отвечала, Вирхов решил помочь ей: – Художник, например, что выше этажом жил? Про него Аглая ничего не говорила?
– Хвалила его, она у него по хозяйству хлопотала, да и жалела очень. Иной раз, говорила, затемно работает, поесть забывает. Если бы не Аглаша, так и с голоду помер. Но чтоб замуж ее звал, речи не было. – И так как Карл Иванович слушал внимательно, не перебивал и сердечными делами покойной племянницы явно интересовался, Лукерья Христофоровна совсем разоткровенничалась: – А кто их знает, дело молодое. Денег у него не брала, я спрашивала, да он и не предлагал. На еду, правда, давал да подарки делал, то шаль, то сережки позолоченные подарит. Не обижал он ее, не слышала...
– А какие отношения были у вашей племянницы с хозяйкой, Матильдой Яновной?
Вирхов намеренно избегал в разговоре употреблять слово «покойная».
– В гости к друг другу ходили. Матильда-то женщина одинокая, скучно ей. Родни в Петербурге никакой. Дом от покойного мужа достался, вдовеет она давно, бездетная. Нет, хозяйка Аглашу жаловала, за чистоплотность уважала, заказчиков ей приискивала.
– Спасибо, Лукерья Христофоровна. – Вирхов чувствовал исчерпанность допроса, ничего более свидетельница сообщить ему не могла. – Я распоряжусь, чтобы вас до вашего дома доставили, а то вам далеко добираться.
– Спасибо тебе, батюшка, за доброту твою, – поклонилась вставшая со стула старушка, – век за тебя молиться буду.
Письмоводитель поднес бумаги, на которых допрашиваемая поставила крупный крест вместо подписи, потом Карл Иванович проводил свидетельницу до дверей.
Кандидат, белокурый молодой человек с тоненькой шеей, жалобно выглядывавшей из крахмального воротничка рубашки, со светлыми прямыми усиками, не придававшими ему солидности, следил за допросом с затаенным дыханием – теперь наконец-то он мог отчитаться. В полицейской картотеке имя Крачковского не значилось. Не было ни отпечатков его пальцев, ни описаний, ни упоминаний в связи с другими криминальными происшествиями. Вирхов поблагодарил старательного помощника. И призадумался: сведений из адресного стола еще не поступило, а Матильда Бендерецкая клялась, что адреса Крачковского не знает, телефонировать в сыскную бесполезно, сейчас агенты обходят костелы, шныряют по всем злачным местам, ищут таинственного поляка, выясняют в православных храмах, не заказывал ли кто-
