Художник сидел, опустив голову.
– Во всем виновато мое воображение! – вздохнул он. – Такая уж догадка вспыхнула у меня в уме. А что я еще мог подумать? Там еще и крест был сверху вышит...
– Так пусть ваше воображение подключится и теперь – если не для храма вышивала Аглая пелену, то для чего, для кого?
Художник с минуту безмолвствовал, Вирхов ждал.
– Я боюсь идти домой, я боюсь выходить на улицу, – простонал Закряжный, – я боюсь, что не переживу надругательства над моим творчеством!
– Хорошо, голубчик, этому горю мы поможем, – пообещал Вирхов, – сидите здесь, никто вас не гонит. Ужином вас накормим, постелью обеспечим.
Когда художника увели, Карл Иванович позволил себе на пять минут расслабиться. Он встал из-за стола и, воспользовавшись тем, что кандидат улизнул, сделал несколько приседаний, вытягивая руки перед собой, согнул их в локтях, сделал несколько круговых движений, разминая затекшие плечевые суставы. Потом выпил стакан чаю и с нежностью посмотрел на жестяную баночку, которая каталась в ящике его стола, – это было сгущенное молоко «Нестле», которое рекомендовала ему Полина Тихоновна. И как она угадала, что Вирхов тайный сладкоежка?
Карл Иванович нажал кнопку электрического звонка и попросил появившегося дежурного курьера привести Ваньку Попова.
– Ну что, Павел Миронович, – дружески посмотрел он на осунувшееся лицо вернувшегося кандидата, – готовь бумаги, еще писанина будет. Иван Попов, сын Михайлов, родился в Тверской, из мещан.
Босяк появился на пороге без смущения – с явно выраженным неудовольствием.
– Подтверждаешь ли ты, Ванька, что видел ожившего Петра Великого с арапчонком? – после необходимых формальностей спросил устало Вирхов, не приглашая оборванца сесть.
Живописные грязные лохмотья Ваньки, наверное, кишели вшами, спутанные остатки волос торчали вкривь и вкось, черная повязка закрывала правый глаз. Из-за пазухи арестованного торчало что-то продолговатое, завернутое в грязную тряпицу.
– Нет у вас уважения к простому человеку православному, – расплылся в наглой улыбке Иван. – А каждый человек – Божье творение и тайна. Он, как писал Достоевский, всечеловек.
– Хватит балаболить, – прервал его Вирхов, – отвечай на вопрос. Достоевским он меня поучает.
– А Федор Михайлович-то был прав, надо, надо всем вам, прислужникам убийц и невольным кровопивцам, идти на Сенную площадь да землю целовать.
– Смотри, Ванька, – пригрозил Вирхов, – сейчас в желтый дом отправлю, там быстро на тебя смирительную рубашку наденут да цепями к койке прикуют.
– Не пугайте меня! Не пугайте! – нагло ответил оборванец. – Пострадать за правду-матушку не боюсь! И Христос за истину пострадал!
– Распятия добиваешься? – Вирхов угрожающе сдвинул брови. – Смотри, доиграешься. Отвечай на вопрос. Видел или нет призраков?
– Видел, видел, – радостно откликнулся Ванька. – Разгуливают по столице Российской, не дают дремать на пуховиках преступникам.
– Куда призраки направлялись?
– Да кто ж их знает? Длинный император, согнувшись и надвинув на лоб шляпу, к Александринке побрел, а арапчонок за ним устремился... Крался по кустам, как тать в нощи...
– Скройся с глаз моих, Ванька, – сказал Вирхов, – да смотри, чтоб более на Невском я тебя не видел.
Бродягу выпроводили. Вирхов нажал кнопку электрического звонка – на пороге возник дежурный курьер.
– Полюбопытствуй, голубчик, – сказал мягко Вирхов, – не готова ли экспертиза по той бумажке, что найдена в Аничковом?
– Готова, господин Вирхов, – вытянулся курьер, – уже докладывали, да вы заняты были, не хотел мешать дознанию.
– Хорошо, доставь результаты сюда. Я хочу взглянуть.
Не прошло и пяти минут, как Карл Иванович держал в руках снимки, сделанные в фотолаборатории. Судя по ним, возле камина в Аничковом валялась записка следующего содержания: «Клавка, чертова кукла, беги на Обводный к полудню к своему Адриану».
Глава 17
– Мама! Мамочка! – закричала, влетая в столовую, младшая дочь профессора. – В городе опять пожар!
В комнате кроме Елизаветы Викентьевны находились Брунгильда и доктор Коровкин.
– Что? – Брунгильда вскочила. – Пожар? Где?
Клим Кириллович растерянно глядел на Муру. Елизавета Викентьевна покачала головой.
– Погоди, Мурочка, не кричи. Садись за стол, мы чаевничаем. Расскажешь все по порядку. Но сначала поешь.
Мура повиновалась. Усевшись рядом с Климом Кирилловичем, она обвела глазами стол: ломтики ветчины, телятины, домашнего сыра выглядели так аппетитно. В окружении тарелочек с печеньями, вареньями, лимоном красовался и графинчик с красным бордоским вином – не пьянящим, душистым Шато-Лярозом потчевали Клима Кирилловича, как догадалась Мура, хотя хрустальные рюмочки с напитком густого рубинового цвета стояли и перед матерью, и перед усевшейся на свое место сестрой.
– А вот теперь рассказывай, – сказала Елизавета Викентьевна, когда увидела, что голодный блеск в глазах Муры пропал. – Неужели в Публичной библиотеке произошло возгорание?
– Нет, мамочка, все гораздо хуже, – Мура отвела глаза от тарелки с сыром, – пожар произошел в Аничковом дворце.
– Как в Аничковом дворце? – воскликнула Брунгильда. – Не пострадал ли Дмитрий Андреевич?
– Если кто и мог пострадать, так это Екатерина Борисовна, – доктор слегка покраснел.
Мура выдержала театральную паузу и, поймав взгляд доктора, глядевшего на нее с опаской, с наслаждением произнесла:
– Милая Катенька, Клим Кириллович, не пострадала. Она в это время развлекалась с господином Холомковым.
– Не может быть, – неуверенно произнес доктор: он начинал подозревать, что Мура специально выдумывает неприятные колкости о Кате. – Впрочем, все равно. – Морщинка, обозначившаяся было между его бровей, разгладилась. – Вы думаете, пострадал портрет, писанный Романом Мстиславовичем?
– Я не только так думаю, но и собственными глазами видела, как господин Закряжный, обезумевший, бегал по Невскому, вызывал пожарных, кричал, что гибнет его шедевр!
О еде Мура забыла, ее снова охватило возбуждение.
– Прямо напасть какая-то, – вздохнула Елизавета Викентьевна. – Один за другим, один за другим – так и горят его несчастные полотна.
– А зрелище было эффектное! – Мура положила себе на тарелку кусочек сыру и теперь намазывала маслом хлеб. – Я залюбовалась на то, как действуют пожарные. И полиция быстро прибыла и оцепила дворец. А как вы оказались здесь, милый Клим Кириллович? – Любопытство не давало Муре покоя. – Мы же с вами сегодня виделись.
– Когда Брунгильда вернулась из консерватории, выяснилось, что Ипполит не может сегодня ее сопровождать: у него назначена срочная встреча, – пояснила Елизавета Викентьевна, – мы и позвонили Климу Кирилловичу. Он был так любезен, что согласился поехать в гостиницу к мистеру Стрейсноу. Но сэр Чарльз не позволил доктору взглянуть на его рану и, как я поняла, рассердился.
