читал. В одной он ознакомился с заключением какого-то спеца, ссылающегося на Ури Геллера, что это — новое слово иллюзионной технологии. И обосновывал тем, что Чулков, якобы, может лететь только между двумя опорами. А с земли не взлетает. От детального комментария его полета по широкой дуге над головами собравшихся на Красной площади, он отказался.
В другой статье такой же «умник», полагал, что Чулков — новое откровение пришельцев, требующих, чтобы человечество одумалось, стало обходиться без холодильников, не рубило лес и больше не вылавливало китов.
Почему его волновали именно киты, а не другие животные, объяснить этот ученый, разумеется, не смог бы. А потом появились иностранцы. Сначала французы.
Перелет должен был состояться через Сену, над Парижем. Тут уже все, более-менее, выглядело культурно. С контрактом на восьмидесяти страницах, обещающий такую сумму, что даже жена улыбалась минут пять подряд. И в
Париж их отвезли на спецсамолете, позволив держать крылья при себе.
Дочь, едва вселившись, по отельскому телефону тут же потребовала из
Москвы газету «Из рук в руки», и когда Федерал Экспресс приволок ей знакомую кипу на следующее утро прямо в номер «Etoile Saint-Ferdinand», где их расположили какие-то люди, стала вычитывать, нельзя ли прямо тут, под Парижем купить дачу.
От этого Чулков удрал из отеля. Попетлял по самым крупным улицам, потому что ему не советовали углубляться в переулки, вышел прямо к
Триумфальной арке. И главное, оказалось, от нее было два шага до авеню де
Нью-Йорк, по сути никакой не авеню, а нормальной набережной, на которую
Чулков и должен был спланировать с Эйфелевой башни. О, разумеется, с
Эйфелевой, как же иначе?
Собственно, лететь было недалеко, но в Париже, как оказалось, все довольно недалеко. Куда ближе, чем Чулков привык в Москве-то, да еще без собственной машины. И это внушало удивление.
А вот высота внушала страх. Просто удержаться на такой-то высоте было нелегко, а тут еще и ветер, как оказалось, дул почти непрерывно. К тому же, провода… Чулков уже усвоил, что при полете он их почему-то плохо видит, наверное, его мозги как-то иначе работают, и не фиксируют такую эфемерную на вид преграду. А может, он вообще не улавливал преград. Ведь он и об соседский дом стукнулся, не рассчитав расстояние, и на Мавзолей приземлился так, что едва в больницу не загремел.
На башне в день полета собралось, наверное, три сотни журналистов. Они жужжали своими камерами, переговаривались, многие нервно курили. Среди них почти три четверти оказалось женщин. Чулков решил, что понимает, почему во
Франции тележурналистами служат преимущественно женщины — любвеобильный народ, а на экране куда интереснее смотреть на что-нибудь приятное.
Когда он вделся в крылья, его попросили постоять просто так, для истории. К тому же, и женщинам было важно рассмотреть его поближе, взять крупные планы. Мужичкам из телевиденья, как выяснилось, было интереснее, насколько успешно Чулков справится с задачей, вот они и обосновались внизу, под башней. К тому же, если он разобъется, добежать до тела можно будет быстрее…
Кто-то из этих девушек попытался взять интервью. Переводчик, нанятый
Гошей, был дурак-дураком, все переводил подряд. Одна ненакрашенная мымра пристала:
— Скажите, вы довольны своей женой, может быть, мы могли бы…
Другая поинтересовалась:
— Сколько может стоить выкройка, снятая с ваших крыльев?
Чулков вздохнул и попросил переводчика замолкнуть. Одинокий голос по-русски спросил:
— А как же я буду его в фокусе держать, если мне не дали штатив поставить?
— Снимай с рук, — последовал ответ. — Если будут дрожать — уволю.
Это, конечно, были НТВешники.
Чулков подошел к краю, перелез, сел на парапет, свесил ноги, попросив жену придерживать его руками. Вдохнул поглубже. Вдруг его кто-то тронул за руку, это был сын.
— Пап, когда ты уже не сможешь летать, отдай крылья мне, ладно?
— Ну, сегодня-то я долечу, — сказал Чулков и посмотрел вниз.
Там, как и в Москве, собрались люди. Они ждали катастрофы, словно
Чулков был обычным человеком и умел с таким устройством на плечах только падать. Тогда он поднялся на ноги и попробовал поработать крыльями.
Вот будет номер, если они уже выработали свой ресурс, подумал он. Но крылья исправно, и даже как-то радостно заходили за его плечами, и он понял, что воздух опять становится упругим, как это уже два раза с ним было.
Полет удавался с самого начала. Крылья держали его, словно он шел по мостовой, вернее, парил в теплой, прозрачной, мягкой воде. И в отличие от воды, мог делать что угодно — опускать голову, лететь боком, попробовал даже парить вперед ногами… И было совсем не холодно. Тело опять переполняла энергия, пот сделал мягче футболку, надетую под крылья, словно он не летал, а дрова рубил.
Толпа внизу кричала, кто-то пытался даже орать в мегафон, но эти люди были далеко, не то что на Красной площади. И потому он спланировал мимо, абсолютно не обращая на них внимания. Потом пошла набережная, Сена, на которой по случаю его перелета не было ни одно баржи. Он всегда видел в фильмах, что Сена буквально забита баржами, что они тут как спинки булыжников на мостовой, и бывают даже прижаты одна к другой, но сегодня ничего не было.
Сегодня под ним сверкала гладкая вода одной из самых известных рек в мире. И он было этому рад… Хотя уже и уставал. Но с другой стороны, до берега оставалось недалеко, а запас высоты у него был вполне существенный.
И если есть высота, значит, все будет хорошо. Вот еще бы суметь поднырнуть под провода, которые были натянуты вдоль набережной… Тогда-то и прилетела эта пуля.
Выстрел Чулков услышал уже потом, должно быть, звук в самом деле как-то медленно распространяется в воздухе Франции. Пуля была из довольно тяжелого ружья, наверное, из таких можно бить даже слонов в Африке, и направлена она была верной, умелой рукой. Вот только она подлетела к
Чулкову метров на пять, а потом страшно замедлилась, расплющилась, словно врезалась в непреодолимую преграду, хотя никакой преграды не было, и уже боком ударила его по ребрам, вызвав мгновенную, тупую боль. Чулков почувствовал, как ребра ломаются как стеклянные, и как осколки впиваются в легкие, не давая дышать… Но выхода у него, конечно, не было. Нужно было лететь дальше.
Так или иначе, Чулков чуть свернул, и тогда увидел, что на набережной кто-то с кем-то дерется, кто-то крутит кому-то руки, все кричат и даже операторы не столько его, Чулкова уже снимают, а кого-то, кто в этой драке участвует.
Чулков поднырнул под провода вполне удачно и упал в вытянутые к нему руки толпы, совсем не надеясь, что ему тут же не начнут отламывать крылья.
Но это приземление было самым удачным — никто ему крылья не отломал, даже не попытался выдернуть ни одной пушинки.
Его приняли мягко, подержали над собой, поставили на мостовую, и стали осторожно, как-то даже любовно поглаживать. Конечно, тут же его окружили полицейские, один даже принялся орать на людей из толпы, но это Чулкова уже не касалось. Свою работу он сделал, и мог опуститься на плиты авеню де
Нью-Йорк и просто сидеть, разбросав руки в крыльях, как птица. Что он и сделал.
