их приму, то вот тебе ответ: нет, не умею.
— Но, Дон, выразить все точно очень сложно. Ты же знаешь, что я имею в виду.
— Так что же, если тебе трудно что-то сделать, ты и пытаться не будешь? Сначала тебе и ходить было трудно, но ты упражнялся, и теперь ходить тебе легко.
Я вздохнул.
— Да, о'кей. Забудь об этом вопросе.
— Я забуду о нем. А вот мой вопрос: а ты можешь? — он смотрел на меня самым беззаботным взглядом в мире.
— Итак, Дон, ты утверждаешь, что тело это иллюзия, и стена это иллюзия, но тождественность реально и не может быть ограниченна иллюзиями.
— Я этого не утверждаю. Ты сам утверждаешь это.
— Но это же верно?
— Естественно, — сказал он.
— Так как же ты это делаешь?
— Ричард, ничего не нужно делать. Ты вдруг увидишь, что это сделано, вот и все.
— Тебя послушать, так это легче легкого.
— Это так же просто, как ходить. Сейчас тебя удивляет, что тебе когда-то было трудно ходить.
— Дон, для меня проходить сквозь стены не только трудно, это невозможно.
— Ты думаешь, что если тысячу раз повторить слово «невозможно», то все трудное для тебя станет легким?
— Извини. Это возможно. И когда придет время, я это сделаю.
— Нет, вы только посмотрите на него! По воде он ходит, а стены, видите ли, его смущают!
— Так то было просто, а это…
— Отстаивай свою ограниченность, и будь уверен, что она останется при тебе, — сказал он нараспев. — Разве неделю назад ты не плавал в земле?
— Плавал.
— А чем стена отличается от горизонтальной земли? Какая разница, в каком направлении простирается иллюзия? Горизонтальную иллюзию можно преодолеть, а вертикальную никак?
— Ты начинаешь меня утомлять, Дон.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
— Значит, настало время оставить тебя одного.
Последнее строение на окраине города было амбаром. Это был громадный сарай из оранжевого кирпича. Похоже, что Дональд намеревался срезать угол и пройти по какому-то тайному короткому пути, который явно лежал сквозь амбар. Он резко повернул направо и исчез в стене. Сейчас мне кажется, что если бы я пошел за ним, у меня бы тоже так получилось. Но я стоял на тротуаре и смотрел на то место, где он исчез. Когда я протянул руку, мои пальцы коснулись твердого кирпича.
— Когда-нибудь, Дональд, — сказал я, — в один прекрасный день…
К самолетам я шел один, окружным путем.
— Дональд, — сказал я, добравшись, наконец, до самолетов, — я пришел к выводу, что ты, просто- напросто, не существуешь в этом мире.
Он с изумлением посмотрел на меня, стоя на крыле «Трэвел Эйр» и заливая в бак бензин.
— Конечно, нет, а ты можешь назвать кого-нибудь, кто существует?
— Что значит, могу ли я? Конечно, могу! Я! Я существую в этом мире.
— Отлично, — сказал он, как будто сам докопался до скрытой истины. — Напомни мне, чтобы я угостил тебя сегодня ужином. Меня приятно удивляет то, что ты не перестаешь учиться.
Это меня озадачило. В его голосе не было ни иронии, ни сарказма, он имел в виду только то, что сказал.
— Что ты хочешь этим сказать? Конечно, я живу в этом мире. Я, и еще около четырех миллиардов людей. Это ты…
— О Боже, Ричард! Ты это серьезно? Ужин откладывается. Не будет тебе ни гамбургеров, ни солода. Ты этого не заслужил. А я уж, было, подумал, что ты постиг эту основную истину, — он смотрел на меня с сердитой жалостью. — Ты в этом так уверен? Ты живешь в одном мире ну, скажем, с биржевым маклером? Твоя жизнь, я полагаю, меняется и приходит в смятение с изменением политики Общего рынка, если мандатный обзор дел говорит о потере пятидесяти процентов капиталовложений акционеров? Ты живешь в одном мире с гастролирующим шахматистом? Первая игра в конце недели, в Нью-Йорке. Если в Манхэттене тебя ждут Петросян, Фишер, Браун и приз в полмиллиона долларов, то что ты делаешь здесь, в Огайо, в этом поле на окраине Мэйтлэнда? Что ты здесь делаешь? Твои самые насущные проблемы это разрешение фермера на полеты, пассажиры, ждущие десятиминутного удовольствия, уход за мотором фирмы «Киннер» и смертельный страх перед грозой и градом. Ты, и твой «Флит» тысяча девятьсот двадцать девятого года выпуска. Сколько еще людей живет в твоем мире? Ты говоришь, четыре миллиарда? Ты пытаешься утверждать, глядя мне в глаза, что четыре миллиарда человек не живут своими собственными изолированными четырьмя миллиардами жизней? — он говорил так быстро, что задыхался.
— А я уже чувствовал вкус гамбургера с плавленым сыром… — сказал я.
— Прошу прощения. Я бы с удовольствием угостил тебя, но, увы, с этим делом покончено, забудь об этом.
Хотя я в последний раз обвинил его в том, что он не существует в этом мире, я еще не скоро понял слова, которые прочитал в тот день в книге:
13.
