Цихоня укоряет Петра:
— Что же ты, Петр Афанасьевич, сразу адресуешься в ЦК? Не мог, что ли, прийти ко мне? Или написать нам в министерство?
Упрек звучит беззлобно. Нет и в помине резкости, неуступчивости, остроты — не передал этого Онисимов покладистому своему преемнику. Петр отвечает:
— Как член партии, использую свои права. И если считаю, что я прав, буду бороться до победы.
— Господи, мы сами бы тебе все организовали.
— Знаком, товарищ министр, с вашей организацией.
— И, по-твоему, плоха?
Петр не успевает ответить. Кто-то уже завидел в приоткрытой двери Челышева, поклонился ему. Цихоня оборачивается:
— Здравствуйте, Василий Данилович. Извините, задержался. — И вновь обращается к Петру: — Экий ты… Ладно, посиди. Сейчас займусь вот с Василием Даниловичем. Потом с тобой…
В кабинете министр усаживает академика в кресло, устраивается и сам не за столом, а в таком же кресле напротив.
Василий Данилович без дальних слов раскрывает папку, которую привез с собой, говорит министру:
— Получил письмо от этого бедняги от Лесных.
— А… Где же он обретается?
— Да почти два года скитался по больницам. Теперь немного, кажись, оклемался. Просит, чтобы я забрал к себе хотя бы одну из его печей. Что же, надобно взять.
— Э, вы, сдается, поздновато спохватились. От его печей, сколько я знаю, и духа не осталось.
— Как? Ни одной? Куда же они делись?
— Дорога известна: в лом.
— Хм… А маленькая, экспериментальная, которую он смастерил в Новосибирске? Он ее тоже с собой взял на завод.
— Сейчас, Василий Данилович, выясним точней.
— Подавшись к телефонному столику, Цихоня набирает чей-то номер.
— Иван Александрович? Здорово. Тут у меня вопрос насчет Енисейского завода. Да, да, знаю, что ты там побывал. Осталось там что-нибудь от печей Лесных? Так, так… Даже сам присутствовал? Ну, а маленькая, которую он привез с собой? Тоже? Понятно. Ну, бывай, бывай…
Положив трубку, Цихоня сообщает:
— Разрезали автогеном на куски и на переплавку.
— И маленькую?
— Все подчистую. Иван Александрович сам присутствовал. Да еще Богаткин, Изачик. Уж очень злы были на этого Лесных.
— Черт, азиатчина. Форменная азиатчина. Шарахаемся, как…
Не найдя подходящего выражения, Василий Данилович еще раз чертыхается Цихоня шутит:
— Это теперь вам материал для мемуаров.
— Благодарю покорно.
Ограничившись этакой репликой — что же еще скажешь? — академик переходит к другому вопросу. Некоторое время министр и Челышев еще занимаются разными делами научно-исследовательского центра. Неслышно открывается дверь, к столу подходит Валерия Михайловна:
— Василий Данилович, вас вызывают по-городскому. Будете говорить?
Беспокойно заерзав, Челышев смотрит на часы. Хм, уже почти половина третьего. У него вырывается:
— Она?
Валерия Михайловна понимает: «она» — это жена Челышева, Анна Станиславовна. Старожилы металлургии знают, что еще во времена Новоуралстроя она в два часа дня неизменно звонила Челышеву в кабинет или по телефону разыскивала его в цехах, приказывала идти обедать. И главный инженер разводил руками перед участниками разговора, обсуждения, объявлял перерыв, но Анны Станиславовны не ослушивался. Теряется он и сейчас:
— Скажите ей… Скажите, что уже уехал. Пожалуйста, Валерия Михайловна.
Улыбнувшись, бывалая секретарша уходит. Есть чему улыбнуться. Удивительный этот Челышев. Не боялся аварий, побегов чугуна, взрывов у доменных печей, не испугался рассерженного Сталина, а перед женой трусит.
Василий Данилович наскоро заканчивает свои дела. Прощается. Цихоня провожает почтенного посетителя в Приемную. Там снова все встают, едва появляется министр. Этой субординации послушен и директор Кураковки, он тоже поднимается.
Челышев пожимает крупную пятерню Цихони. Да, вот еще что. Надо же узнать, каковы новости насчет ликвидации министерства. И разразится ли она, эта нависшая гроза? Академик без стеснения спрашивает:
— Что же я скажу Александру Леонтьевич? Уезжаю-то я из министерства, а что застану здесь, когда вернусь?
— Министерство и застанете. Нас это не коснется, — благодушно ответствует Цихоня. И добавляет: — Передайте ему сердечный мой привет.
Все, кто находится в приемной, в один голос присоединяются:
— И от меня ему привет.
— И от меня тоже.
— Все? Нет. Петр Головня молчит.
— Улыбку и поклон Онисимову шлет и Валерия Михайловна:
— Скажите Александру Леонтьевичу, что мы все ждем его снова в Москву.
— Да, да, — подтверждает Цихоня. — Ждем. И, глядишь дождемся.
Петр Головня по-прежнему безмолвствует. Рот плотно сомкнут. Серые, цвета стали, глаза непримиримы. Василий Данилович невольно косится на него. Да, этот взял курс и не вихляет. И, видно, ничего не забыл, ничего не простил.
Еще раз кивнув всем, Челышев оставляет кабинет.
28
В столицу Тишландии шестнадцать советских людей — делегация на международную промышленную выставку — прилетели вечером. Из аэропорт отправились на такси в отель.
Описание северного города с его уютными особняками, внушительными офисами, тянущимися к небу кирхами и католическими храмами, описание его вечерних огней, его магазинов и лавчонок, ресторанов и уличных кухонек-закусочных пусть останется за пределами нашего рассказа.
Наутро покатили в советское посольство. В приемной не пришлось ждать ни минуты. Едва туда вошли, дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял улыбающийся Онисимов. Заблестевшими глазами он радостно смотрел на земляков, одетых в московские нещегольские пиджаки, в широковатые, незаграничного покроя брюки.
— Прошу, товарищи, ко мне. Прошу.
В кабинете уже находились и несколько сотрудников представительства. Давно они не видели Александра Леонтьевича таким воодушевленным. Даже и впалые щеки, в последнее время еще побледневшие, сейчас приобрели более свежую окраску Казалось, приезжих встречал прежний, как бы заряженный электричеством, источающий энергию Онисимов.
В обширном кабинете гостям не пришлось тесниться. Один за другим они называли себя, здоровались с Александром Леонтьевичем. Некоторых Онисимов уже знавал, общался так или иначе по
