Пока мы с ним перешёптываемся, Лаптев произносит заключительные слова.
– Я нарочно докладывал коротко и, конечно, не исчерпал темы. Мне кажется, ответить на вопрос диспута мы должны сообща. Но я настаиваю на одном бесспорном положении: героический поступок – это такой поступок, который совершается во имя справедливого дела, во имя передовой идеи.
Едва он договорил, из глубины зала раздался голос девушки:
– Можно вопрос?
Это одна из гостей, ученица женской школы. Она подходит к кафедре и порывисто оборачивается к залу.
– Вы представьте, – начинает она взволнованно: – горит дом. Пламя бушует, вот-вот обвалится крыша. Женщина из толпы кричит: «Там остался мой ребёнок!» Тогда я бросаюсь в огонь, с опасностью для жизни карабкаюсь по балкам и потом, обожжённая, возвращаюсь с ребёнком на руках. Как вы считаете: это героический поступок?
В зале короткая тишина раздумья, потом настороженный мальчишеский голос:
– Ну, предположим. Что же ты хочешь сказать?
– А я хочу сказать: а что, если я просто хотела прославиться? Значит, выходит, что важен поступок, важен результат действия, а не то, с каким чувством его совершаешь.
До сих пор зал был весь – внимание. Но эти слова мгновенно вызывают взрыв. В первую минуту все говорят разом, но быстро стихают, прислушиваясь к одному голосу: в конце зала встаёт высокий, широкоплечий юноша («Кузнецов, из десятого «А», поясняет мне Лёва).
– Нет! – негодующе говорит Кузнецов, и на лице его – возмущение. – Выходит, что ты способна на подвиг, только когда на тебя смотрят. А если бы никто не видел тебя в эту минуту, ты не стала бы рисковать жизнью?
Девушка всё ещё стоит на кафедре. А пламя спора перекидывается в другой конец зала.
– Вот, например, Стахович в «Молодой гвардии», – подхватывает мысль Кузнецова Митя Гай, старший брат нашего Саши. – Стаховичу казалось, что комсомольская работа – это просто всякие торжественные собрания и заседания. Тут он умел показать себя. А когда пришёл трудный час, настоящее испытание, он обанкротился, вот и всё. Ему надо было знать, что его слава прогремит на весь свет, а вот с глазу на глаз с палачом он не устоял. А почему? Потому что в его характере главные черты – тщеславие, честолюбие, первая его мысль всегда о себе.
– Послушайте, – произносит Людмила Филипповна. (Она председатель на этом диспуте.) – Призываю вас к порядку. Просите слова, выходите на кафедру и говорите всё, что хотите сказать, но не кричите с места.
И тотчас поднимается светловолосый, большелобый юноша в аккуратном синем костюме:
– Людмила Филипповна, дайте мне, пожалуйста, слово!
– Говори, Малеев!
И Малеев поднимается на кафедру. В прошлом году он окончил нашу школу. Теперь он студент.
– Я несогласен с мыслью докладчика, что подлинный героизм свойствен только людям с передовым мировоззрением. Вспомним Савонаролу – он был фанатик, он сжигал картины великих мастеров, обращал в прах прекрасные статуи. Но когда ему предложили доказать истинность своей идеи, он согласился даже на испытание огнём. Его не страшили ни костёр, ни виселица, он верил и ради своей веры был готов на всё. Что же, разве он не герой? Бесспорно, герой. Ведь и он, фанатик, дорожил жизнью, а всё-таки жертвовал ею во имя идеи!
Выступление Малеева вызывает целую бурю. Верно ли, что всякий, кто рискует собой, достоин называться героем?
Выступления становятся всё короче.
– Если я правильно понял тебя, ты считаешь, что даже личности, не имеющие никаких принципов, тоже могут совершить героический подвиг? Значит, и бандит, рискующий своей жизнью, по-твоему, тоже герой? – иронически спрашивает кто-то.
И тут на кафедру поднимается Лёва.
– Кого из нас способен вдохновить мрачный подвиг Савонаролы? – говорит он. – Никого. А люди, страстно защищавшие истину, навсегда останутся в нашем сознании олицетворением мужества, стойкости, героизма. Но ведь это всегда – передовые люди своей эпохи, они защищали передовые, прогрессивные идеи. Значит, мы снова возвращаемся к началу спора: героизм определяется правотой защищаемой идеи. Всё дело в том, за что борется человек. Героизма «вообще» нет. И только поступок, совершённый ради справедливого дела, мы можем назвать героическим.
– Позвольте мне реплику в споре! – сказала Людмила Филипповна, несмотря на то, что Лёва ещё не сошёл с кафедры. – Я хочу спросить: почему вы все говорите о героизме как о чём-то мгновенном, обязательно связанном с риском для жизни? Разве этим исчерпывается героизм? Например, Чернышевский. Разве его жизнь в глуши, в ссылке, в одиночестве, разве его непрерывный труд и гордая вера – не подвиг?
– Дайте мне слово, Людмила Филипповна, я как раз об этом и хочу сказать! – поднялся десятиклассник Орлов. – Мне кажется, плохо, что докладчик ничего не сказал о повседневном героизме. Я хотел бы привести такой пример: ленинградский завод «Электросила» не прерывал работы в самые трудные дни блокады. Люди работали, а руки у них примерзали к металлу, – и всё же они не просто работали, а перевыполняли норму. Разве это не героизм?
– Конечно, героизм! – взволнованно говорит голубоглазая, светловолосая девушка, моя соседка. – Но ведь ты опять приводишь в пример людей, которые работали в исключительных условиях. А если люди просто хорошо работают в обычной обстановке, это, по-моему, не героизм…
И опять вспыхивает жаркий спор. Слова девушки находят отклик, и многие снова и снова говорят о том, что подвиг, героизм связываются в их понимании с чем-то исключительным, необыкновенным, ярким.
– Я не буду разубеждать тех, кому кажется, что героическое непременно блистательно, – говорит тогда Анатолий Дмитриевич. – Я прочту вам письмо Наташи Ковшовой…
В руках у Анатолия Дмитриевича конверт-треугольник. Он развернул его и начал:
– «Здравствуй, моя милая Олюшка! Много времени прошло с момента нашей последней встречи. С тех пор очень многое изменилось, многое пришлось пережить. Я с 15 октября 1941 года в армии и с 11 февраля 1942 года на фронте. Пережила суровую зиму, участвовала во многих боях. 20 мая была ранена в обе руки и обе ноги. Но мне, как всегда, повезло: все ранения незначительные, только левая рука выше локтя была пробита насквозь. Здесь нерв, так что первое время пальцы на руке совсем не действовали. В госпиталь я не пошла, лечилась в роте выздоравливающих. Сейчас совсем здорова. Раны мои зажили, только шрамики болят, особенно в дождливую погоду. Ну, я на это не обращаю внимания. Хожу на «охоту». Мы с моей подружкой Машенькой за последнее время обучили немало молодых снайперов. С каждым днём наши ряды пополняются, счёт растёт… В общем, новостей много, всего не напишешь. Ну, а ты как живёшь, старый мой дружище?»
Анатолий Дмитриевич дочитал письмо до конца.
Было тихо.
Всем показалось, что Наташа сама приняла участие в споре, – и это было очень убедительное, веское слово.
