колёсами дымную корку земли. Кони, уткнувшись мордами в тёмное пятно гор, равнодушно тянули каждый своё ярмо, не докучавшее по свежести сил особой натугой.
Толпа провожатых долго тревожила сердце Кутсы, трудно превозмогающего возбуждение страстью боевого похода. Индра был благодарен ему за то, что он не приставал с расспросами. Пока. «Продержался хотя бы несколько часов, — думал Индра, — там бы уж прискучило.»
— Отъедем дальше, возьмёшь поводья, — сказал вождь колесничих. — Пока смотри, как это делается.
Индра не стал уточнять, что мог бы уступить товарищу бразды и сейчас, но перевёрнутая на виду у зачарованной толпы колесница не прибавила бы им доброй славы.
Кутса смотрел. Получасом спустя он считал себя уже специалистом погона, а ещё чуть позже — знатоком коневодства.
Утро между тем творило дивную сказку небесного пробуждения. В огневой засвети раскинулась чистая, как дух праведника, внеземная река. Вот сейчас поднимется из неё Амаравати. Пойдёт в рост, поднимет крылья, распустится великолепным цветком, восхищая человеческое воображение.
Так казалось Индре. Так ждалось его душе, несущейся за горизонт, в этот выплеск света. Но путь звал воинов в другую сторону. В синюю гущу гор.
Прошёл день, затянувший колесницу в каменное безмолвие, и воины, потерявшие счёт времени, вдруг обнаружили себя в померкшей теснине разбитых, искрошенных скал. Что-то гиблое таилось в этом опустении и светопровале.
— Далеко ещё? — спросил Кутса, таская хворост под костер.
— Нет. За перевалом. Колесница туда не пройдёт из-за вон той каменной засыпи, — Индра показал рукой в узкое жерло горной долины, зажатое стенами бурых скалистых нагромождений.
— А почему ты уверен, что именно там? То есть я хочу спросить, почему ты уверен, что Шушна ждёт нас именно там?
— Всё очень просто, — пояснил Индра. — Он придёт тогда, когда я его позову.
— Да? Как любопытно. А если его позову я, он, вероятно, не придёт?
— Не знаю.
Кутса сделал гримасу:
— Должно быть, не придёт. Скажи, пожалуйста, а этот ваш поединок можно будет наблюдать со стороны, или он перенесётся в глубину твоего воображения?
— Ну раз ты со мной, — невозмутимо ответил Индра, — я просто обязан тебе продемонстрировать демона.
— Да, хорошо было бы увидеть.
— Вообще, чтобы тебя не разочаровывать, могу сообщить, что наш противник уже здесь, — Индра отхлебнул душного настоя заваренных листьев паги, отдающего прелой землёй и горьким весенним лесом, выплеснул остатки пойла на землю и отправился спать, прихватив оружие и потрёпанный в походах плащ.
Кутса долго, не моргая, смотрел ему вслед, словно прикидывая в уме, чего стоили эти слова. Потом внезапно обернулся и обвёл встревоженным взглядом долину. Вечерний час втягивал застывшее бессветье в ползущую темнину горных сумерек. Бурые сосны ещё оживляли тяжёлые накаты холмов по ту сторону. Как-то. Грязноватыми, размазанными по кручам пятнами. Всё остальное уже перекрашивалось мраком в один цвет. В суровую черниль. В омут вороньего глаза. Непроницаемый для живых красок гор. Здесь наступало царствование только смолисто-пепельной мги.
Что-то шевельнулось в темноте. Глаз Кутсы обнаружил в безжизненных тонах призрак живого. Шевельнулось и замерло. Попутчик Индры оцепенел. Он снова растерянно посмотрел на своего удачливого товарища, почти ставшего героем. Посмотрел так, будто искал заступничества смятению души, но Индра смиренно засыпал, завернувшись в жух и тем давая повод Кутсе принять собственное решение по поводу этой тревоги.
Кутса осторожно подобрал лук и быстро выстрелил наугад. Он вовсе не думал переходить дорогу Индре в его демоноборчестве. Однако мысль, что и он, Кутса, может неожиданно стать героем всей этой истории с Шушной, вдохновила марута на уверенное противостояние ночным шорохунам.
Кутса выстрелил ещё раз, и тут его ожидания оправдались. Противник проявил себя постыдным бегством. Попасть в демона с такого расстояния, в сумерках, не смог бы и более удачливый стрелок. Трусость незваного гостя вдохновила Кутсу на рукопашную. Воин вооружился топориком и не мешкая в своих героических порывах бросился навстречу славе.
— Проклятый енот! — выругался Кутса, вернувшись через некоторое время к костру. Воин заставил себя успокоиться. Возможно, демон ещё появился бы этой ночью. Теперь уже Кутсе этого хотелось.
Наутро Индра застал товарища злым и разочарованным. С красными от недосыпа глазами. Демоноборец ни о чём не стал спрашивать своего соглядатая, только заметил:
— Хороший воздух! Свежий. Горы как никак. Спится здесь легко, не то что на сухой равнине. Ты не заметил?
Кутса проклинающим взглядом ответил предводителю колесничих.
Между тем долина давно уже тонула в утренней засвети. Индра, не тратя время возле пахучего смолистого костерка, засобирался в дорогу. Он отпустил коней, объяснив это необходимостью сберечь их от волков, что на привязи было сделать невозможно, замотал оружие в плащ, оставив рукам только легкий дротик — данду, водрузил жух на плечи и, не обращая внимания на Кутсу, отправился дальше.
После короткого замешательства Кутса устремился следом.
— Если Шушна придёт по твоему зову, — пробубнил попутчик демоноборца, карабкаясь вверх по камневалу, — почему нельзя было позвать его в долине?
— Мы призовём его там, высоко в горах, где живут пишачи. У меня свои счёты с ними и свои виды на этот бой.
— Зачем тебе пишачи? — осторожно поинтересовался Кутса, уже чувствуя себя одураченным. В чём-то.
— Они убили моего отца.
Воины взбирались по насыпи, срывая вниз гулкие камни. Кутса снова заговорил. Скорее с самим собой:
— Убей меня, если я понимаю, в чём тут связь.
— А зачем тебе понимать? — отозвался Индра. — Ты вызвался смотреть, вот и смотри.
Индра вдруг остановился. Ему сжало грудь. Подкатило. Запекло лицо. Он держался за камни и медленно терял себя в необъятном потоке этого пришедшего в движение мира, закипающего новыми красками в каменной чаше гор.
Лихорадка-огневица возвращалась. По воле неутомимого искателя победы с той стороны. Тоже, должно быть, имевшего свои представления о достоинстве, славе и почести. Свои представления. Относимые сознанием «благородных» к неоспоримой противоположности.
Но ко Злу ли? Так ли верно относить ко Злу всё, что противостоит нам? Ведь если это так, то мы, соответственно, неоспоримые носители Добра. Всегда и во всём. Уже по одному только принципу противоположности. Допустима ли собственная оценка самого себя в данном качестве? Не в этом ли и заключено всё последующее, затянувшееся противостояние человека человеку, ибо никакая сторона, не присуждая себе значения Зла, присваивает это качество исключительно противнику.
Индра предпочитал другие формулировки. Точность определения обуславливала точность мышления. Иное, и даже смертельно иное, вовсе не означало принципиальное Зло. «Благородный» не противостоял «злому». Ариец противостоял
