Петушиные грудки пламенели воспалённо-красным пером.
— Почему они не дерутся? — заволновался Индра.
— Курочка ещё не прилетела. Она услышит их воркование, прилетит, и тогда начнётся бой.
Наблюдателям пришлось ждать долго. То ли в этот день курочек не хватало на все петушиные потасовки, то ли ворковали петушки неубедительно. И всё-таки терпение людей было вознаграждено. Птичка припорхнула на полянку, повертела головой и принялась прохаживаться среди травы, иногда пощипывая пушистые стебельки.
— Какая она некрасивая, — разочарованно прошептал мальчик.
— Курочки всегда некрасивые.
— Почему?
— Чтобы их не заметили дикие кошки-рыскуны.
— Но ведь тогда дикие кошки станут охотиться на петушков! — с горечью запротивился Индра.
— Что же поделаешь, — вздохнул Гарджа, — так правильнее.
— Но мне жалко петушков. Нет, я не хочу быть дикой кошкой.
— Тихо! Смотри — сейчас начнётся самое интересное.
Краснопёрые воркуны вдруг стали выпячивать грудки и трясти крыльями. Они то наклонялись, то смешно подскакивали и клокотали своими пышными хохолками. Каждый выбирал момент для решающей атаки. Выбирал, выбирал, но атаковать не собирался.
— Почему же они не бьют друг друга? — спросил Индра.
— Потому, что этот бой не должен привести к кровопролитию. Помнишь, я тебе говорил, что Великий Закон, который дал нам Варуна, не разрешает проливать кровь себеподобных. Только низшие существа убивают своих.
— Как же они смогут узнать, кто сильнее?
— В этом и заключена их тайна.
— Но я хочу узнать эту тайну!
— Тогда смотри.
Индра замолчал и принялся наблюдать за ходом боевых действий.
Птицы не уступали друг другу. Не сдавали позиций. Их соперничество приобрело какой-то иной смысл. Возможно, в том и состояла тайна этой необычной войны, чтобы сквозь удивительный узор их боевого духа, воли и решительности проступала неприметная простота самой цели. Будто бы и не цели ради сошлись маленькие краснопёрые воины на своё ристалище. А того ради, чтобы придать этой простоте особое значение, украсить её собой, возвеличить эту, как и всякую простоту, исключительностью её существования среди всего другого.
Один из петушков вдруг ткнулся в самую сердцевину магического круга, перейдя незримую грань сдерживания ударов. Его противник сразу отринул, присев на хвост. Смельчак тут же прибавил натиску, вложил в атаку всё мужество своей мелкопёрой души. Он дотянулся до соперника, сбив его грудью. Проигравший вспорхнул и был таков.
— Погоди, — сдержал Гарджа нетерпение ребёнка, — не спугни, пусть насладятся этой победой. А то ему придётся всё начинать сначала.
— Ну, видел? Так в чём же секрет петушков? — спросил воин Индру, когда птицы улетели.
— Секрет? В ударе!
— Нет, малыш, секрет в другом.
— В чём, скажи? — заверещал Индра.
— В том, чтобы разорвать магический круг. Найти в него вход, ворваться, захватить… Но ты пока не сможешь это понять, сынок.
— Нет, — серьёзно сказал ребёнок, — я видел, их секрет в том, чтобы посильнее толкнуть друг дружку.
Гарджа взял мальчика за руку, и они пошли по ласковому пахучему лугу. Зудели торопливые шмели и пчёлы, нападая на цветы и вороша их покорную красоту. В оврагах стрекотали птицы, удивляя мир своими причудливыми голосами, и день перетекал в волшебную светину летнего вечера. Медленно, неразличимо. Туда, где в застывшем покое бушует страстная, скрытая от глаз жизнь. Где мир создаётся и рушится так же внезапно, как создаётся. Где его создатели и разрушители движимы одним стремлением — выжить, и разница между ними только в том, что каждый выживает так, как приказал ему Закон. Рита. Великий порядок вещей, который поддерживал и хранил арийский бог Варуна.
День перетекал в летний сумрак, в его затаённые тайны.
«Не видеть — ещё не значит проглядеть, а, малыш?» — сказал сам себе Гарджа, обращаясь к сыну. Да, к сыну. В себе самом Гарджа признавал Индру сыном.
Они заметили пса, которому воин строго-настрого запретил идти за ними следом. Иначе бы он спугнул воркуш. Пёс сидел возле тропинки и безучастно наблюдал за познавателями петушиных тайн.
— Постарел наш лохматый.
— Разве собаки стареют?
— Конечно.
— Но у него же нет морщин. Как у тебя.
Гарджа вздохнул:
— Значит, я тоже старею.
Индра посмотрел на Гарджу с тревогой.
— Нет, ты не стареешь.
— Но у меня же есть морщины.
Когда они пришли в хижину, мальчик занял себя поисками какой-то внезапно понадобившейся ему безделушки.
— Что ты ищешь? — спросил Гарджа.
Индра не ответил. Он затаился где-то за очагом, тихонечко варашкая там своими поделками. Гарджа стругал новую подпору к потолочной крестовине. Индра вышел из дому, деловито прошёлся вокруг орудующего скребком воина, заглянул Гардже в лицо, словно привлекая его внимание, и уселся напротив. Что-то показалось воину странным в поведении ребёнка. Гарджа поднял голову и онемел. Индра изрисовал всего себя полосками сажи.
— Что это? — спросил кшатрий.
— Морщины, — ответил ребёнок. — У тебя морщины и у меня. Ты теперь не старый, папа. Ты совсем даже не старый, ведь я не старый, верно?
Этой ночью они долго не спали. Гарджа застрожил мальчика, когда тот стал клевать носом.
— Мы же собирались с тобой сегодня слушать ночь!
— А где мы будем её слушать?
— Здесь. Будем сидеть и слушать.
— А когда?
— Погоди, ещё время не пришло, — твердо сказал воин. — Видишь, как светло. И тихо. Даже сверчки не свистуют. Потому что ещё не ночь, а только подноча.
Индра подпёр голову руками.
— Сейчас возьмётся, подожди, — взбодрил его приёмный отец.
— А как мы узнаем, что она взялась?
— Птичек слушай. Вон там, далеко, в овраге, они гнездуют.
Индра шмыгнул носом и подумал, что птичкам пора бы уже было начинать.
Небо совсем прогорело. Погасло. Только верхушки гор процарапало огнём по его выцвету.
— Летом зори ходят кругом. Потому и светло.
— Запели.
—Что?
— Птички запели.
