молодому затворнику оставалось лишь созерцать вольный разбег реки. Неутолимо манящий его телесные порывы своими прохладными перекатами.
Лаз в тесные недра нового жилища находился сбоку, в стене. Каждое утро наверху, подле лаза, появлялся знакомый Индре мальчишка с узелком еды. У бхригов было заведено есть в начале и в конце дня. В утро и в вечер пищу не принимали. Этому были свои объяснения. Бхриги, весьма чувствительные даже к самым скрытым процессам жизни и осведомлённые о тайной природе человеческого организма, считали, что энергия Агни, оживляющая всю человеческую плоть и её соки, поутру поглощена пробуждением человека ото сна, днём растрачена борьбой с излишком или недостатком энергии Сурьи, поздно вечером перетекает в мандалы невидимого, потустороннего мира, вызывая тем самым у человека сонливость, и потому сжигать в себе пищу наиболее разумно уже после окончания утра и до наступления вечера.
Индра не спорил, хотя и считал, что как следует поесть он готов всегда. И ничто не может служить этому препятствием.
Порой бхриги словно забывали о существовании Кавьи Ушанаса. По целым неделям они оставляли его в покое и одиночестве. И только мальчик из деревни каждое утро приносил затворнику еду.
Индра участвовал в жертвоприношениях, ночных мистериях огня и магических заговорах. Он подолгу слушал беспокойные откровения Атитхигвы. Хотар был погружён в себя. Казалось, что окружающие его люди в беседах и спорах становились лишь ступеньками для этого погружения жреца в собственное полномыслие.
Атитхигва был совершенно непохож на добродушно широкую натуру Диводаса. В котором мудрость боролась с хитростью, подтверждая наблюдательному глазу, что они вовсе не родные сестры.
Атитхигва совсем не плутовал душой. Он мало любовался размахом своих познаний и величием положенной ему по должности хотара мудрости. Казалось, что эта мудрость ещё нужна была ему самому. И оттого он не разносил её по чужим ушам с назиданием и самоупоением. Атитхигва был слишком далёк от того, что он не понимал, не принимал или к чему попросту был не готов.
Индра как-то попытался заговорить с ним о возможной катастрофе, вызванной появлением пятого элемента, но, к своему удивлению, обнаружил, что хотар не только ничего об этом не слышал, но и не хотел слышать. Отстранившись от подобных идей, как от ненужного его рассудку хлама.
Зато существо Агни Атитхигва постиг в полном и абсолютном совершенстве. Вот почему выходка Индры. с которой началось его вторжение в область посвящённых и которая могла показаться шуткой, ничего не значащей байкой, у хотара вызвала бесколебательный интерес. Индра был рад, что он почему-то не обманул ожиданий этого необыкновенного человека.
Впрочем, Атитхигва часто сторонился людей. Настолько часто, что это становилось очевидным и даже мешало его обязанностям старшего жреца. В такие минуты Атитхигва казался заносчивым, высокомерным самолюбцем. Индра старался не попадаться ему на глаза. Всё-таки роль, которую воин для себя выбрал, требовала более надёжной опоры, чем случайное умостройное вдохновение. Особенно в шестнадцать лет. Или в пятнадцать. А может быть, в семнадцать. Никто возраста Индры не считал. Да и в данном случае это не имело значения.
Но однажды, когда Атитхигва был особенно раздражителен и недружелюбен, случилось странное. Перед вечерним жертвоприношением хотар пришёл к песчаной норе молодого риши. Кавьи Ушанаса. Индра научился слышать шаги хотара. И хотя Атитхигва не шаркал ногами, не перешлёпывал босолаписто ими по земле, молодой воин, выдававший себя за риши, безошибочно угадывал приближение своего нового наставника. Так было и на этот раз. Правда, появления жреца Индра никак не ожидал.
— Ты здесь? — спросил Атитхигва. Индра почему-то промолчал. Наверху, над головой, творилось тревожное ожидание. Хотар уже собрался уходить, когда воин выдавил из себя:
—Да.
— Иди-ка сюда.
В голосе хотара звучала раздражительная, усталая отчуждённость.
Индра покорно выбрался из пещеры.
Атитхигва покусывал травинку. Его глаза высматривали что-то на дальнем берегу реки.
— Не знаю, зачем я тебе это говорю. Возможно, мне просто не хочется наблюдать гибель ещё одной достойной головы.
Индра вперил взгляд в равнодушную участливость хотара. Тот продолжил:
— Большинство ничего не достигших умников выдают собственные скрытые переживания за сигналы грядущих перемен. За надвигающиеся катастрофы, чудовищные сокрушения земли. Ты тоже кого- то повторяешь. Между тем, кроме самого человека, земле пока никто и ничто не угрожает. Когда людей станет много, они сожрут землю, как муравьи — остатки медовой гуты. Сама себя земля уничтожить не может.
— А как же снег, который стал выпадать в северных долинах?
— Запомни — у всего есть разные объяснения. По крайней мере, два противоположных. Не выбирай то, что выглядит эффектнее. Оно далеко не всегда правдиво. Жизнь вообще не любит эффектных трюков. Простота надёжна и испытана.
— Ты говоришь так, будто речь идёт о каких-то человеческих стараниях, а не о существе земли, — возразил Индра.
— В мире всё построено по одним и тем же законам. Я говорю именно о «человеческих стараниях», как ты выразился, поскольку человек только повторяет законы мироздания, сам того не подозревая. И не создаёт ничего нового. Проще всего изучать закон Вселенной — риту на примере самого человека.
Индра хотел возразить, но вдруг понял, что он никакой не риши. Поскольку не знает, как нужно словом доказывать свою правоту. Действием Индра умел её доказать, но риши владели словом. Индра не знал, как хотя бы зародить сомнение в душе этого самообращённого человека. Слушающего только самого себя, спорящего и соглашающегося только с самим собой. А ведь он слаб. Раз не допускает присутствия в своём умотворчестве чужой воли. Он боится! Боится чужого ума, способного попрать его мыслительное равновесие. И потому Атитхигва выслушивает собеседника, повторяет его изречение, перетолковывая эту мысль на собственный язык, и потрошит самого себя в чужом умствовании, потрошит себя, а не собеседника, уже отстранённого от спора.
Всё это Индра понимал, но и только. Хотар, каким бы он ни был, превосходил молодого марута мудростью. И всё-таки Кавья Ушанас не принял его назидательный упрёк. Не согласился:
— Есть разные объяснения происходящего. Это верно. Но меня сейчас заботят не объяснения, а само происходящее. Происходящее, Атитхигва! А оно таково, что арийцам грозит опасность. Медленно надвигающаяся и оттого не приметная. Человек подобен Вселенной. Это ты верно заметил. Но и Вселенная соразмерна ему. Он может уничтожить себя болезнью или душевной тоской. Ведь так? А раз так, то и Вселенная способна болеть и разлагаться. Может быть, мы сейчас переживаем начало её болезни?
Атитхгва перевёл взгляд на Индру.
— Я забыл, что спорю с Кавьей Ушанасом, — вздохнул хотар. — У тебя, должно быть, как у Агни, много голов. И одна поднимается над другой.
Он повернулся и побрёл прочь, мягко ступая по выгоревшим лапкам вереска.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
