– Ну, товарищ Коломеец, – сказал торжествующе Вукович, – значит, это его усы мы нашли в бумажнике у выхода из окрнаробраза. Я говорил, что эти волосы принадлежат Печерице, а уполномоченный Дженджуристый возражал. «Никогда, говорит, этот гусь не расстанется со своими усами. Это, мол, традиция националистов – пышные казацкие усы. Он скорее бороду себе отрежет!» Что значит человек привык к штампам! Да любой враг на месте Печерицы, если бы ему на ноги стали так наступать, со всеми традициями бы распрощался. Своя шкура дороже! – И, обращаясь уже ко мне, Вукович продолжал: – Значит, ты правду говоришь, Манджура?
– А для чего мне говорить неправду? – сказал я обиженно. – Неправду говорит тот, у кого на душе нечисто и кто боится. А я же сам хочу помочь вам этого гада поймать…
– Правильно, Манджура! – похвалил меня Вукович, улыбаясь. – Долг всей рабочей молодежи – помогать нам. Помогать в любую минуту, от всего сердца, не щадя сил и здоровья, сознавая, что помогаешь не просто чекисту вот с такими малиновыми квадратиками на петлицах, а всему народу и нашему общему счастливому будущему. Мы опасны только для врагов революции, и чем лучше работать будем, тем скорее сметем их с нашей дороги!
– Большая работенка предстоит! – ввернул Коломеец.
– Пока от паразитов весь мир не очистим, – согласился Вукович. – Минуточку. – И он снял трубку телефонного аппарата. – Шеметова. Вукович говорит… Начальник у себя?.. Мы зайдем сейчас, предупреди, пожалуйста.
Молочные лампы мягко горят у самого потолка в кабинете начальника пограничного отряда и окружного отдела ГПУ Иосифа Киборта. Так странно, непривычно застать здесь людей в это позднее время, когда все учреждения города давным-давно закрыты!
Кресла мягкие, удобные; стакан крепкого чая дымится на краю широкого орехового стола. Начальник кивает нам головой, чтобы садились, а сам, прижав к уху телефонную трубку, внимательно слушает.
Видно, ответили. Начальник крикнул в трубку:
– Комендатура Витовтов Брод?.. Куда же вы пропали!.. Так что же произошло?.. Слушаю… Слушаю… Погодите, Богданов, не так быстро, дайте запишу. – Начальник берет остро отточенный карандаш и, прижимая еще сильнее левой рукой телефонную трубку к уху, правой делает заметки в раскрытом блокноте. – Кто вел группу?.. Что?! Опять этот «машинист»? Ну, туда ему и дорога! Меньше работы будет ревтрибуналу… А кто задержал?.. Так. Так. Так. Отлично! Объявите ему мою благодарность… Что?.. Ну конечно… Немедленно в управление!.. Что?..
Невольно прислушиваясь к этому разговору, я потихоньку оглядываю большую комнату и, признаться, немного робею. Я впервые вижу так близко начальника окружного отдела ГПУ.
Раньше я видел его только издали, когда он объезжал на белом коне шеренги пограничников и бойцов конвойной роты. Стройный, сухощавый, затянутый в ремни, словно родившийся в седле, лицом немного похожий на погибшего недавно Котовского, он приподымался на стременах, прикладывая руку к лакированному козырьку зеленой пограничной фуражки, и здоровался со всеми звонким, веселым голосом, а войска гарнизона перекатами дружно отвечали ему, заглушая бой часов на старой ратуше.
А вот сейчас он сидит перед нами без фуражки, одетый в ладно сшитый френч из плотного сукна. На его зеленых петлицах по два рубиновых ромба. Светлые волосы зачесаны назад. Он говорит с акцентом.
…Кончив говорить, начальник кладет трубку, быстрым взглядом осматривает нас с Никитой и весело обращается к Вуковичу:
– Возле Исаковец опять попытка прорыва. Девять контрабандистов. И ни один не ушел с участка. Молодец начальник заставы Гусев. Справился сам, собственными силами, без вызова «тревожной группы». А самого главаря – «машиниста» Ивасюту – Гусев уложил гранатой.
– А что несли? – спрашивает Вукович. – Опять сахарин?
Начальник смотрит в блокнот и медленно говорит:
– Сахарина маловато. Всего одна «носка» – тридцать фунтов. А остальное – всякая дребедень: кашне, чулки, перчатки, бритвы, галстуки и даже полная «носка» шкурок венгерского кота.
– Кому же нужен венгерский кот, если зима кончилась? – улыбаясь, говорит Вукович.
– Ну, может, какая-нибудь запасливая нэпманчиха заказ дала заранее? – говорит начальник. – Но другая находка более важная: в палке, которую бросил Ивасюта, как только завязалась перестрелка, Гусев обнаружил семьдесят банкнотов, по сто долларов каждый.
– Семь тысяч долларов? – мигом подсчитав в уме, замечает Вукович. – Приличное жалованье кому- то несли…
– Разберемся, – говорит Киборт и, обрывая разговор, вопросительно смотрит в нашу сторону.
– Товарищи из фабзавуча, – докладывает Вукович, – сообщают важные новости по делу Печерицы… Говори, Манджура!
Киборт переводит рычажки телефонов и кивает мне головой.
Я рассказываю тихо, не спеша. Начальник очень внимательно смотрит мне в лицо светлыми проницательными глазами. Внезапно он подымает руку, останавливает меня.
– И все время с тобой Печерица по-русски говорил?
– Все время. В том-то и штука! А нашего преподавателя Назарова только за русский язык из школы выгнал!
– И хорошо говорил, складно, без акцента? – интересуется начальник.
– Ну да! Совсем как русский человек. Если бы я не знал, что он украинец, никогда бы и не подумал этого по разговору.
– Это особенно надо будет иметь в виду, – обращается начальник к Вуковичу. – Значит, районом его действий может быть и весь Советский Союз. Дальний посыльный! Может осесть где-нибудь в центре Союза и «законсервироваться» на много лет для будущей работы. Продолжай, молодой человек!
Я досказываю, как я обнаружил исчезновение Печерицы, и начальник говорит Вуковичу:
– Ну, видите? Предположения Дженджуристого, что он метнулся к границе, не оправдались. Не такой это враг, чтобы сразу на штыки лезть. И, возможно, ему поставлены вторая, третья, четвертая задачи. Думает отсидеться где-нибудь в тиши, авось позабудут.
За дверью начальника послышался резкий и продолжительный звонок. Вошла Шеметова:
– Москва, товарищ начальник!
– А ну-ка, быстренько последние сводки по борьбе с контрабандой! – приказывает начальник и берет трубку.
Мутная тишина.
– Начальник окружного отдела ГПУ и погранотряда у телефона, – громко отчеканивает начальник. – Я слушаю вас, Феликс Эдмундович, – и делает знак Вуковичу, чтобы мы ушли.
…Давно уже разошлись по домам комсомольцы. Давно, наверное, остывают в ячейках погашенные факелы. Тихо на белых крутых улицах нашего городка. Поют вдали, за рекой, петухи.
– Ты знаешь, кто Киборту звонил? – останавливаясь посреди мостовой, торжественно говорит Никита Коломеец. – Феликс Эдмундович Дзержинский! Ты понимаешь, Василь, это или нет? Сам Дзержинский! Первый чекист революции!.. В такую ночь и спать-то совсем не хочется… Ты не очень устал с дороги, Василь? Если не устал, давай побродим по городу.
…Никогда не забудется эта весенняя тихая ночь над обрывом, вблизи кафедрального костела!
Усталые, исколесив весь город, мы присаживаемся отдохнуть на дубовых перилах старинной лестницы. Она круто спускается по скалам вниз, к реке. Ее ступеньки выщерблены, и кое-как в маленьких лужицах на ступеньках купается, переливаясь, отражение луны.
Темные силуэты каменных католических святых на порталах костела подымаются у нас за спиной. Эти пляшущие святые как бы застыли навсегда в странном, непонятном для нас исступлении. Значительно позже, много лет спустя, узнаю я, что этот стиль, которому подражал скульптор, высекавший из камня святых, называется «пламенное барокко». Каркают сонные вороны на ветвях голых, уже набухших весенним соком деревьев. Попыхивает двигатель электростанции. Поблескивает где-то далеко внизу, под
