любую минуту ночи и дня этот условный сигнал должен был найти нас. Мы обязаны были, услышав его, бросить все и что есть силы мчаться на Кишиневскую, к знакомому двухэтажному дому, в котором помещался городской штаб ЧОНа.
Мы хорошо знали, что живем всего лишь в пятнадцати верстах от границы с панской Польшей и боярской Румынией и что вслед за такой тревогой в тихом и маленьком нашем городе может быть объявлено военное положение. Тогда все мы, чоновцы, пока подойдут регулярные воинские части, обязаны будем вместе с пограничниками принять на себя первый удар.
– Тревога… да, Василь?.. – нарушив молчание, прошептал Бобырь.
– Тревога! – подтвердил я. – Бегом, товарищи! Быстрее!
…У дверей штаба, выходящих на бульвар и Прорезную, нас встретил начальник ЧОНа Полагутин. Длинная деревянная кобура его маузера была расстегнута; по встревоженному виду Полагутина мы сразу поняли, что положение серьезно.
– Какой ячейки? – спросил Полагутин.
– Фабзавуча! – поспешно доложил Саша.
Полагутин проверил наши чоновские листики и приказал:
– Получайте оружие!
Мы пробегаем по длинному освещенному коридору в оружейный склад. Получаем закрепленные за нами еще с прошлого года винтовки и по пять пачек патронов на брата.
– Здесь заряжать или на улице? – засовывая патроны в карманы штанов, спросил бледный и немного взволнованный Маремуха.
– Подождем приказа, – посоветовал я.
– А я уже зарядил, – швыряя на пол обойму, сказал Бобырь.
– Возьми на предохранитель! – шепнул Петро.
Бобырь поднял винтовку кверху и, держа ее на весу, принялся оттягивать предохранитель. Но предохранитель был скользкий от масла, а пальцы Бобыря окоченели. Винтовка ходила в его руках. Казалось, вот-вот палец нечаянно зацепит спусковой крючок и Саша пальнет в подвешенную к потолку тусклую угольную лампочку.
– Дай сюда, калека! – крикнул Петро, отнимая у Бобыря винтовку. – Смотри!
Но боевая пружина в затворе Сашкиной винтовки была тугая, видно совсем новая, и Маремухе тоже не сразу удалось оттянуть пуговку предохранителя…
В большом, просторном зале, где обычно по воскресеньям каждая ячейка в порядке очереди чистила оружие, собралось уже много коммунаров-чоновцев.
– Как вы успели так быстро? – спросил нас директор фабзавуча Полевой. Он был без винтовки, но при револьвере, который висел у него сбоку, поверх ватной стеганки.
Шмыгая носом, Маремуха объяснил:
– Мы втроем гуляли по городу, Нестор Варнаевич, и тут слышим…
– Остальные фабзайцы еще бегут, наверное! – не без удовольствия ввернул Саша Бобырь.
В зале стали появляться наши комсомольцы-фабзавучники – «гвардия Полевого», как нас называли в городе ребята из других ячеек. Они вспотели, раскраснелись, пальто и куртки у них были расстегнуты, на лицах блестели капельки пота.
– Отлично! – сказал Полевой, проверяя глазами явившихся. – Успели вовремя… А где же Тиктор?
Прибежавшие, переглядываясь, отыскивали глазами Яшку.
– Тиктора, товарищ Полевой, видели пьяным… – начал было фабзаяц Фурман, но в эту минуту в дверях появился Полагутин и отрывисто скомандовал:
– Внимание, товарищи коммунары!
Все сразу притихли.
– Обстановка такая. Петлюровские шайки, которых приютили за кордоном пилсудчики и румынские бояре, снова зашевелились. Есть сведения, что еще сегодня днем они двинулись к нашей границе… Сами они никогда не решились бы на такой шаг. Ясно – за их спиной стоят английские и французские капиталисты. Вполне вероятно, товарищи, что еще сегодня ночью эти петлюровские банды будут переброшены на нашу сторону. Вместе с погранотрядом вам, чоновцам, поручено встретить их как полагается… – И, сразу меняя тон, Полагутин четко, громко скомандовал: – Всем, кроме коммунаров и фабзавуча, строиться! Старшина взвода фабзавучников – ко мне!
Мы потеснились, освобождая проход. Один за другим, высоко поднимая винтовки, пробегали мимо нас коммунары городских ячеек. Чем меньше оставалось их в зале, тем неспокойнее становилось у меня на душе. «А мы? Что же будет с нами? Они уйдут за город, в пограничные леса, в боевые дозоры и секреты, а нас, помоложе, как и в прежние тревоги, пошлют в караулы к провиантским складам – сено охранять – или поставят в самом городе стеречь крепостной мост, чтобы не подорвал его какой-нибудь шпион. Разве интересно стеречь забитые доверху фуражом деревянные амбары или на виду у всех сидеть в засаде у людного, освещенного электричеством крепостного моста!» В зал вбежал пожилой коммунар- железнодорожник в форменной фуражке и крикнул:
– Все люди построены, товарищ начальник! Приехал секретарь окружкома.
– Картамышев уже здесь? – радостно спросил Полагутин и, крепко пожимая руку Полевому, добавил: – Счастливо оставаться, Нестор Варнаевич! Желаю успеха. Не зевайте: вам доверено многое… До свидания, товарищи! – И он скрылся в дверях.
– Мы останемся в наряде. Будем охранять штаб и склады ЧОНа, – торжественно объявил Полевой. – Построиться!
ОПАСНЫЙ ПОСТ
Прямо передо мной на деревянных столбах туго натянута колючая проволока. Дальше, за проволокой, теряются в темноте огороды – несколько десятин перерытой заступами мерзлой земли. Где-то далеко, уже около проселочной дороги, есть вторая изгородь из колючей проволоки, но ее отсюда не видать. Все время чудится, что та дальняя проволока уже перерезана и диверсанты подползают ко мне по черной и мерзлой земле. Ушам холодно, очень холодно, но я нарочно, чтобы лучше слышать, не поднимаю воротника и цепко сжимаю окоченевшими пальцами холодную винтовку.
Так вот каков он, этот пост «номер три», о котором я столько слышал от дежуривших здесь раньше комсомольцев!
Позади высится холодная каменная стена сарая, отделяющего меня от внутреннего двора. Прямо над головой чернеет выступ крыши. Узкий проход для часового тянется шагов на тридцать в темноте между этой каменной стеной и проволочной изгородью и упирается в глухую стену соседнего дома. Две высокие каменные стены сарая и жилого дома сходятся вместе, образуя прямой угол.
«Собачий куток» – так называют пост «номер три» чоновцы. Коммунар, попадающий сюда в наряд, чувствует себя как бы отрезанным от товарищей и всего мира.
С самого начала моего дежурства я не мог оторвать глаз от черного бугорка, застывшего в огороде шагах в десяти от меня. Он был похож на голову человека, лежащего на земле. Я очень жалел, что не спросил стоявшего здесь до меня студента-комсомольца сельскохозяйственного института, не заметил ли он этого бугорка. Вдруг мне показалось, что бугорок зашевелился и начал медленно приближаться. Вздрогнув, я просунул дуло винтовки между проволокой и чуть было не выстрелил, но удержался. 'А вдруг это не человек, а перекати-поле, пригнанное издалека ветром? Или кучка картофельной ботвы? Или просто холмик земли около ямки, оставшейся после вырытого картофеля? Что тогда?.. Вот скандал будет! Засмеют меня ребята. Первый раз на таком опасном месте – и проштрафился! Скажут: «Струсил».
…Пронесся ветер, и вслед за его колючим, холодным свистом вверху загрохотало кровельное железо. Никак кто-то ходит по крыше?.. Задрав голову, я гляжу под стреху сарая, ожидая, что вот-вот оттуда высунется черная голова диверсанта. Он может при желании без особого труда перемахнуть с крыши жилого дома на сарай.
