он же Ентута…
– Погоди, Володя, – перебил я извозчика, – он в литейном цехе работает? Красной косынкой голову повязывает?
– Он, он самый! – охотно подтвердил извозчик. – Ну, так вот… Оглянулся я – вижу, сам купец стоит у кровати, ухмыляется. Никакой, видать, ему обыск не страшен, раз подмога пришла. А соседи его, Варфоломеевы, поставили у двери Кашкета – и ко мне. А я, можно сказать, один был. Помощник мой, Коля Сморгунов, – хлопчик ловкий, карабином владел, но от голодухи ослаб совсем. Не совладать бы ему даже с младшим Варфоломеевым. И получилось так, что приходится мне как бы одному на себя удар принимать.
Старший Варфоломеев подходит ко мне и говорит:
«Ну что, Володя, грязная душа, пришел в гости к соседу – садись».
«Ничего, спасибо, сяду», – говорю. И присаживаюсь на уголке стула.
«Давай, – говорит старший Варфоломеев, – хозяин, угощай желанных гостей!»
Вижу, приносит Бучило, улыбаясь, стаканы, штоф самогону, сало вареное. А под стеной его дочки, как на выданье, сидят. Обе невесты Варфоломеевых. Побледнели, чуют, не к добру такое угощение.
Смотрю я Варфоломееву прямо в лицо. Страшно мне, но не робею, Советскую власть за плечами чую. И прислушиваюсь, о чем его младший братан с хозяином перешептывается.
Люська Варфоломеев наливает мне тем временем стакан самогонки и говорит:
«Пей, милый!»
«Зачем, – говорю, – я первый? Может, она отравленная! Выпей сам».
«Ты что же, – шипит Люська, – боишься? И еще хозяина оскорбляешь! Тебе, голодранцу, уважение делают, а ты…» И раз – ножик выхватил.
Вижу я такое дело, мигнул Коле Сморгунову. А тот, вместо того чтобы на мушку их взять, из последних сил как трахнет карабином по лампе! Так мне горячее стекло на голову и посыпалось. Что делать? Раз такой оборот – повалил я на стол старшего Варфоломеева. Слышу, посуда загремела, барышни визжат, темнота кромешная. «Лишь бы, – думаю, – своих побыстрее дождаться!» И браунинг вытаскиваю, чтобы в окно пальнуть. Но тут как раз возле уха табуретка пролетела. «Ага, – думаю, – тяжелая артиллерия в ход пошла!» И ползу к выходу. Слышу, сопит кто-то рядом, и хромом пахнет. Значит, куртка кожаная рядом. «Ну, – думаю, – получай!» И рукояткой браунинга как дам! Попал прямо по затылку. Застонал кто-то из Варфоломеевых и кричит: «Держи дверь, Кашкет, мы ему покажем!» – и как бахнет в потолок. Тут и я стесняться перестал: застрочил в угол, откуда стреляли, из браунинга… Визг, огонь, керосином пахнет, а Сморгунов у двери голос подает: «Давай, – говорит, – Володя, обезоруживай бандитов! Я их не выпущу отсюда!» Хорошо ему говорить «обезоруживай»! Их с хозяином четверо, не считая невест, а я один. И пробиваюсь себе ползком к двери. Вдруг слышу, кто-то будто замахнулся на меня, и самогоном пахнуло близко. Я присел и рукой голову заслоняю. А тут – бжи-и-и-ик! По руке моей!
Я сперва, знаете, не почувствовал боли. Даром что жилы мне ножом перерезало да еще череп задело! Отдернул я руку – и в карман за платком. Но чую, дело плохо: пальцы не работают. Прижал пораненную руку другой рукой, жарко мне стало, даже пот на лоб выступил, и усталость одолевает.
Едва собрал силы крикнуть Коле Сморгунову: «Бей их, кулацких паразитов, бо я раненый!» А в эту минуту Кашкет, адъютант ихний, вазоны с окошка посбрасывал, головой стекло высадил и хотел туда, на снег, рыбкой! Тут Коля Сморгунов в него на прощанье из карабина бабахнул. Наши дружинники выстрелы услышали, обоих Варфоломеевых и хозяина взяли. А я вот… покалеченный остался. Даже стакан с водой трудно поднять. Питание плохое в те годы было, срослось все кое-как, а рука до сих пор словно парализованная…
– Послушай, Володя, – спросил Гладышев, – а почему Кашкет хвастается, что это его на фронте ранили, когда он от белых Екатеринослав защищал?
– На фронте? – Володя засмеялся. – А ты не купался с ним никогда? Жаль! Искупайся при случае. Посмотришь, куда пуля входила, откуда шла. На фронте, брат, таких ранений не бывает; разве что у дезертиров, кто под шумок пятки салом смазывает…
Мимо нашей скамейки, широко выбрасывая ноги, прошел знакомый франт из отдела рабочей силы в длинных, остроносых ботинках.
– А вот и Зюзя! – громко сказал извозчик.
– Привет! Привет! – отозвался тот, оборачиваясь на его голос, и, помахав рукой, пошел дальше.
– Вот этот Зюзя нас на завод не хотел принять! – мрачно заметил Маремуха.
– Да что ты говоришь! – удивился Володя.
– Правда, правда, – сказал я, поддерживая Петруся.
– Странно! – сказал Гладышев. – Неужто забурел? А мне говорили, что Зюзя хорошо к рабочему классу относится.
– Ничего себе «хорошо»! – возмутился Бобырь. – Да если бы не директор завода… Вот, послушайте… – И он рассказал, как встретил нас Зюзя в своей канцелярии.
– Самый настоящий бюрократ. Чернильная крыса! – поддакнул я.
– А я хотел было к нему идти в транспортный цех со своим Султаном наниматься, – сказал Володя.
– Да хоть бы объяснил, посоветовал, а то просто: «Аут! – говорит. – И езжайте в Харьков», – с возмущением добавил Бобырь. – То ли дело директор… Все по-человечески расспросил, проверил, что мы знаем…
– Ты директору нашему не удивляйся, – сказал Лука. – Таких директоров от Севастополя до Ростова и по всему побережью не скоро сыщешь! Его уж и на завод Ильича звали, и в трест украинский – не пошел. «Дайте мне, говорит, завод поднять, технику туда наладить, английское наследство ликвидировать». Это он затеял поднять крышу литейной. «Пусть, говорит, в самом вредном цехе самый чистый воздух будет». А ты не видел, какую чугуночистку при нем выстроили? Загляденье! Раньше, при Гриевзе, в той чугуночистке люди от чахотки гибли сотнями. В сараюшках литье чистили, вся пыль на легкие садилась. А сейчас любо глянуть: чистота, света много, пыль отсасывают трубы… А какой в прошлом году приезжим троцкистам бой дал Иван Федорович! Перья с них летели! Ты Ивана Федоровича с Зюзей не равняй.
– Он что, выдвиженец? – спросил Бобырь.
– Иван Федорович?
– Да нет, Зюзя!
– футболист, – сказал Лука спокойно.
– При чем же здесь футбол? – удивился Маремуха.
– А при том, – пояснил Лука, – что Зюзя был самый лучший центрфорвард на все Запорожье, но там, на заводе «Коммунар», с ним мало считались: работал у них в кочегарке, что ли. Ну, а наш главный инженер Андрыхевич – болельщик старый. Поехал он однажды в Запорожье, посмотрел игру Зюзи, видит – парень ходовой, ну и переманил его сюда. Тут ему, ясно, раз-раз – и выдвижение: заместителем начальника отдела рабочей силы. Жалованье приличное, есть на что харчиться, чтобы за мячом бегать…
– Главный инженер – это седой такой? – осторожно спросил я, припоминая слова Анжелики об ее отце.
– Он самый, – подсказал Володя, – ваш сосед. Со странностями человек, но футбол уважает…
– Дочка у него занятная, – не без удовольствия ввернул Маремуха. – Василь с ней уже познакомился. Лапки жал на пляже.
– Да что ты? – Володя удивился и поглядел на меня с уважением. – Ты, оказывается, парень-хват, не теряешься! Но смотри: Зюзя узнает, мигом тебе ноги перебьет. У него, брат ты мой, удар пушечный. Штангу мячом ломает…
Неподалеку от нас, в порту, раздался прерывистый гудок. Потом другой, третий…
– «Дзержинский» в Ялту уходит, – сказал Лука.
Никогда в жизни мы не видели настоящих пароходов, только на картинках. Мне очень хотелось побежать в порт, поглядеть отход парохода, но, как назло, Маремуха продолжал разыгрывать меня и, подталкивая Бобыря, спросил у Володи:
