– Посмотри на этого… индуалиста! – споткнувшись опять на этом трудном слове, сказал Сашка. – Мы с тобой все горло оборвали, а он, оказывается, красавице лапки жмет под шум приазовской волны! А еще вчера возмущался, зачем я вызвался ее халат караулить… Ухажер тоже… Сердцестрадатель.
Сказать им разве, как случилось все? Не поверят! Сколько ни клянись и ни старайся – не поверят! И я решил помолчать.
НА ПРОГУЛКЕ
В самом центре города, около базара, высился квадрат прижавшихся друг к другу домов. На тротуарах под окнами этих домов каждый вечер гуляла молодежь. И хотя все четыре тротуара принадлежали разным улицам, бесцельное блуждание здесь называлось «прогулкой на проспекте». Гуляющие двигались под освещенными витринами магазинов, ну точь-в-точь как у нас на Почтовке! И как только мы слились с потоком гуляющих, я понял, что в каждом городе есть своя «Почтовка». Правда, вечером в этом приморском городе было куда теплее, чем у нас на родине, в Подолии. Загорелые гуляющие парни бродили по панели в белых легоньких апашках, в светлых брюках, в сандалиях на босу ногу.
Было очень душно, и Бобырь, который решил щегольнуть в своем костюме «елочка», быстро снял пиджак и понес его на руке.
Несколько раз мы останавливались у освещенного подъезда клуба водников. В клубе показывали комическую картину «Папиросница из Моссельпрома» с Юлией Солнцевой и Игорем Ильинским в главных ролях. Но всякий раз, отговаривая один другого, мы поворачивали обратно. Мы считали, что еще не вправе тратиться на кино.
Маремуха заработал сегодня три рубля сорок копеек, я – два девяносто пять, а Бобырь хотя и хвастался, что около пяти рублей, но по всему было видно, что он и сам толком не знает, сколько все же записали ему. Но даже и этих денег на руках у нас еще не было.
Правда, мы уже решились было купить самые дешевые билеты, но тут я подслушал разговор зрителей, что на будущей неделе эту же картину будут показывать на свежем воздухе, в городском саду. И сразу от сердца отлегло. Вот и прекрасно! Залезем на крышу и посмотрим ее бесплатно.
– Эй, молодые, сюда идите! – донесся к нам знакомый голос с бульварчика, что протянулся по другую сторону улицы, перед клубом водников.
Мы шагнули на мостовую и увидели извозчика Володю. Он сидел, покуривая, на скамеечке, в компании еще каких-то двух людей. Володя был в морском поношенном кителе и в широкополой соломенной шляпе. Когда мы подошли ближе, я увидел рядом с ним своих соседей по машинкам – литейщиков Луку Турунду и Гладышева.
– Подвиньтесь-ка! – приказал Володя своим собеседникам, и те освободили для нас место на скамеечке. – Сидайте, рассказывайте. Ну что, приняли вас на завод?
– Отстал ты, брат, от жизни, – отодвигаясь, бросил Лука. – С Василем мы, можно сказать, соседи по машинкам.
– А кто из вас зовется Василем? – спросил Володя.
Я ткнул себя пальцем в грудь.
– Других тоже приняли? – допытывался извозчик.
– А то как же! – сказал Маремуха таким тоном, будто и не могло быть иначе.
– Значит, у меня легкая рука, – обрадовался Володя. – Готовьте по сему случаю магарыч!
– Магарыч своим чередом, – вмешался Бобырь солидно, – а вот где вы пропадали вчера? Договорились ждать на вокзале, а сами исчезли неизвестно куда.
– Я до Мариуполя ездил, – сказал Володя, – с инженером одним. Вот как познакомил вас с тетушкой, так сразу и подался в Мариуполь.
– Разве туда поездом ехать нельзя? – удивился я.
– Можно, но неудобная пересадка в Волновахе. Считай, день поезда ждать. А этому инженеру срочно надо было в Мариуполь, вот и отмахали такой конец.
– А обратно порожняком? – спросил Маремуха.
– Мало-мало что не так, – сказал Володя, оживляясь. – Только покушал я на постоялом дворе, Султана покормил. «Ну, думаю, поплетемся теперь налегке». Вдруг откуда ни возьмись подходит какой-то чудак с чемоданчиком: «Не возьмете ли меня с собой туда?» – «Отчего ж, говорю, за двадцатку хоть на край света». Думал, торговаться будет, так нет: вынул деньги без всяких. «Давай только, – говорит, – поедем быстрее». А я что? За такие деньги можно ехать.
– В самом деле двадцатку дал? – заинтересовался Гладышев.
– Думаешь, шучу? Два червонца новеньких, вот они, милые. – И Володя нежно похлопал себя по нагрудному карману куртки. – Весело доехали. Песни всю дорогу пели.
– Доходная у тебя работа, Володя, – сказал Лука. – Деньги платят да еще песни подпевают!
– И не говори! – отшутился Володя. – У меня денег – как у лягушки перьев. В одном кармане смеркается, а в другом светает… А впрочем, шибко не завидуй. Это сегодня только так подвезло. Другой раз стоишь, стоишь перед тем вокзалом и думаешь – для смеха бы кто нанял хоть до Матросской слободки!
– Все-таки на свежем воздухе, – сказал Гладышев, – пылюку не глотаешь, как у нас в литейной.
– Ничего, Артем, вот крышу подымут, и у нас пылюки будет меньше, – заметил Лука, и мне стало понятно, что поднятия крыши ждет весь литейный цех.
– Ты говоришь, Артем, свежий воздух, – тихо ответил, как бы размышляя с самим собой, извозчик Володя, – а я бы от этого легкого, свежего воздуха на карачках на завод вернулся, если бы не рука.
– Вы тоже на заводе работали? – нисколько не скрывая своего удивления, сказал я таким тоном, что Лука и Артем засмеялись.
– А ты думаешь! – горячо сказал Володя, видно, задетый за живое моим недоверием. – Я, милый, не всегда кустарем-одиночкой был. Двенадцать лет на заводе отработал. С мальчиков. Еще буржуи жилы из меня тянули. Если бы не рука, кто знает, быть может, сейчас бы в мастерах ходил.
– А что у вас с рукой, что? – спросил торопливо Бобырь, разглядывая лежащие на Володиных коленях загорелые и на первый взгляд здоровые руки.
– Да глупая, в общем, история приключилась, – сказал Володя. – Земляки, они ее знают (он кивнул в сторону Луки и Гладышева), и вам, новичкам, узнать полезно. Вроде как бы инструктаж получите.
Тут, когда Махно до Румынии подался, в городе у нас его подручных немало осталось. Не знаю, сами ли они побоялись в чужие края за своим батьком лохматым удирать или он их здесь, в Таврии, на рассаду оставил, – только факт, что кишело ими. А особенно много их шлялось в колонии, за вокзалом. Там и раньше что ни усадьба была, то кулацкая. Хозяева жили в колонии крепкие: дома каменные, виноградники большие, на причалах около моря баркасы собственные, а по берегу от маяка до Матросской слободки волокуши расстелены. Виноград уродится квелый – из моря деньги вытянут. Ну, а как голод случился, дружинники-рабочие давай у тех колонистов погреба осматривать – нет ли где хлеба зарытого. Да и в самом деле: в городе голод, дети распухли, на улицах всю крапиву да на кладбище лебеду для пропитания выщипали, а перешел пути – иной мир. Всего вдоволь в колонии; под праздники даже окорока коптят и самогон варят. Идешь по улице голодный, еле ноги волочишь, а тут как шибанет тебе в нос от ихней праздничной трапезы – разорвал бы их всех, паразитов, живьем! Народ повальное бедствие терпит, а эти веселятся – «тустеп» да «ойру» под граммофоны пляшут.
Понятное дело, колонистам не понравилось, что мы их обысками донимаем, к добру ихнему прикасаемся. Постреливать они стали в дружинников. А тут, на заводе, еще иностранцы оставались. Джон Гриевз с чадами своими – тот сразу в Англию махнул, а своих надсмотрщиков помельче оставил. Эти его доверенные оружие где-то добывали и колонистам потихоньку ночами подбрасывали.
И вот однажды заходим мы в светлицу к одному купцу здешнему, Бучило его фамилия. Не успели еще дверь за собой прикрыть, слышим – шаги! Входят за нами двое соседей Бучилы, тоже из местных кулаков-колонистов, братья Варфоломеевы. В кожаных куртках оба, в кубанках, штаны из малинового бархата, и руки в карманах держат. «Ну, думаю, горячо нам сейчас придется!» Знал почти наверняка, что оба брательника у батьки Махно служили. С ними третий вошел, как бы холуй ихний, Кашкет по прозвищу,
