– А зачем мне?
– Зачем не зачем – никому.
– Я пойду, а, Панас? – вмешался дневальный.
– Добре. Иди. Но как что – давай за мной.
Когда ушел дневальный, мы сели на скамеечку, и Марущак спросил:
– А понятно тебе, почему не надо болтать об этом?
– Немного понятно.
– Ведь не иначе – нас кто-то на испуг берет. Какие мы, дескать, храбрые… И вот надо молчать об этом, пока не размотаем, а то, если станем болтать раньше времени, слухи пойдут по городу.
Тут я вдруг решился и рассказал Марущаку, как в нас с Маремухой стреляли в саду. Марущак слушал меня внимательно. Чем дальше я рассказывал, тем его жесткое, загорелое и слегка скуластое лицо становилось серьезнее.
– Давно это было?
– На прошлой неделе.
– И точно по-польски кричали?
– Ага. Как крикнет: «прендзе», и в нас – бух, бух. А мы ходу! Через забор!
– Это хорошо, что ты мне рассказал. Совсем другой табак получается! Видно, кому-то здорово поперек горла стали.
– А что вы кому сделали? – осторожно спросил я.
– Да вот собираемся. Ты подумай – собрали нас сюда со всей губернии, молодых и старых. Кого из армии, кого из села. Многие-то хлопцы впервые книжку по-настоящему в руки взяли. Ну возьми хотя бы, к примеру, меня. Кем я был лет семь назад? Из рогатки по собакам стрелял да голубей в силки ловил на соборной колокольне. Только подрос, а тут революция, опять война – гетман, Петлюра, Тютюнник, гады всякие разномастные, неразбери-поймешь. Взял меня дядька с собою к красным, а через год вызывает эскадронный. «Получайте, говорит, товарищ Марущак, взвод». Получил. А сам – сапог сапогом. Усов еще нет. Крикнешь «смирно», а голос срывается, как у молодого петуха. Ну и пошло! То бои, то лазареты. Ранило раз пять. Возле Попельни как ударило разрывной в бок, думал – конец пришел. Теперь дальше. Кончили воевать, послужил еще немного, новые ребята на смену пришли, думаю – домой пора. Вызывает меня к себе военком.
«Не желаешь ли, – говорит, – Марущак, подучиться?» – «Желаю», – говорю. Ну и поехал сюда. А здесь за неделю больше книг прочел, чем за два года в начальной школе. И книги все стоящие, солидные книги. Политэкономия, скажем. Ты знаешь, что такое политэкономия?
– Нет, не знаю.
Марущак укоризненно покачал головой.
– А я знаю. Не всю, правда, а знаю. А недавно еще не знал. Вот подучимся мы здесь, уедем – кто в село, кто в район, кто на сахзаводы, кто на железную дорогу. Все переворошим. Куркулей прижмем – запищат, людей порядочных на труд подымать будем, Советскую власть укрепим во как! Теперь посуди, очень ли все это приятно тем, кто раньше хозяйничал в этих краях?
– Не очень приятно, – сказал я тихо.
– То-то, – сказал Марущак и хлопнул меня по ноге. Ладонь его задела дуло пистолета. Марущак прикоснулся к нему через брюки еще раз и спросил: – А где ты пугач этот достал?
Я вытащил пистолет и сказал:
– Да разве ж это пугач? Это же зауэр!
Марущак взял у меня пистолет и, нажав защелку, вытащил из рукоятки обойму. Он положил ее на скамейку и оттянул назад пистолетный ствол. И сразу спустил курок. В глубине ствола звонко щелкнул боек.
– Ничего. Пружина сильная. Только смазывать да чистить надо почаще. А патронов много?
– Штук десять осталось.
– Плохо. Запасайся еще. Их, верно, трудно достать?
– Чего ж трудно? От браунинга второго номера свободно подходят.
– Правда? – удивился Марущак. – Тогда хорошо. Я эту систему не встречал еще. Немецкая, видно. За-у-эр! – сказал он медленно. – Ну да, немецкая.
– Я его у одного хлопца на голубей выменял. А тот хлопец, когда немцы с Украины убегали, его на улице возле семинарии нашел. Видно, обронил со страху какой-нибудь немец…
– Может, обронил, а может, выбросил, чтоб легче было удочки сматывать, – согласился Марущак.
– Товарищ Марущак! – спросил я осторожно. – А если я в комсомол поступлю, мне разрешат его в кобуре носить?
– А чего ж! Будешь комсомольцем, запишут в твою чоновскую карточку номер – и все.
Помолчав, Марущак с улыбкой спросил меня:
– Обиделся на меня давеча?
– Чего?
– Ну, чего! За то, что с собрания тебя попросили?
– Ну… пустяки…
– Ты, брат, не обижайся… Дружба дружбой, а табачок врозь. Сам понимать должен. Мало ли…
– Я понимаю.
– Понимаешь – значит, молодец!
И не успел я опомниться от похвал Марущака, как он спросил:
– Ты давно в этом городе живешь?
– С шестнадцатого года.
– Сюда, к нам, недавно переехал?
– Недавно.
– А раньше ничего не слыхал про этот дом?
– Один хлопец брехал мне, что здесь будто бы привидения, но я ему не верю. Еще наш директор трудшколы Валериан Дмитриевич Лазарев рассказывал нам, что никаких привидений на свете нет, что все это чепуха.
И я подробно рассказал Марущаку о нашем любимом историке.
Марущак выслушал меня очень внимательно, а потом спросил:
– Видно, Лазарев ваш очень ученый человек?
– Ну, спрашиваете! Он все знает. Где какая башня, кто ее построил, в каком году. А про Старую крепость сколько он нам всего порассказывал… А про Устина Кармелюка!..
– Вот бы свел ты меня к нему! Я люблю про старину слушать! – сказал Марущак.
– Хотите, правда? Так давайте пойдем.
– Ну и прекрасно. Он далеко живет?
– Не очень. Возле Кишиневской, там, где клуб комсомольский.
– Завтра пойдем?
– Пойдем! – охотно согласился я.
Мне стало радостно, что я приведу к Лазареву Марущака, этого рослого, плечистого курсанта в военной форме. Пусть Лазарев увидит, какие теперь у меня приятели. Это не какой-нибудь Петька Маремуха. Это Марущак. Он Петлюру бил.
ВСЕ ПРОПАЛО
Я понял, что пропажа ложек обнаружена, как только Марья Афанасьевна появилась у меня в кухне. Она зашла внезапно, сильно толкнув дверь, сердитая и озабоченная. Я едва успел сунуть в карман скользкий, блестящий зауэр; как раз перед этим я разбирал и смазывал его оружейным маслом.
Тетка подошла к плите и открыла духовку. Она засунула туда руку и с грохотом выдвинула на
