был букет желтых роз на столе в гостиной (она же супружеская спальня, она же студия). «Чего это он?» – удивилась Таня и пошла говорить сыну спокойной ночи. Когда она вышла из андрюшкиной комнаты, Иван стоял, странно понурившись, у стола с розами… у Тани нехорошо защемило сердце. «Что случилось? – спросила она со страхом и указала на букет. – По какому случаю?» Иван посмотрел на нее со слезами на глазах и коротко сказал:
«Я ухожу».
Они проговорили всю ночь. Таня будто оледенела: смотрела в сторону и отвечала на вопросы только со второго раза; Иван три раза начинал плакать. Но вместе с тем оставался тверд, как скала, – она не ожидала в нем такой силы. О том, как будут расставаться, договорились так: Таня утром уходит на работу, а когда возвращается – его уже нет. Они легли спать около пяти утра, причем Иван – отдельно от нее, на полу… боялся, что она его изнасилует, что ли? Утром следующего дня Таня разбудила его, как договорились, за две минуты до своего ухода в Институт.
Этот день навсегда остался самым страшным днем ее жизни – много хуже, чем тот, когда отменилась выставка. Ко всему прочему, от недосыпа она чувствовала себя ужасно физически: года ее были не те – по ночам отношения выяснять. И все время в подсознании теплилась сумасшедшая надежда: приходит она домой, а Иван на диване сидит: в последний момент решил-таки остаться. Как Таня себя за глупость ни ругала, а все ж в глубине души надеялась. И точно: входит вечером в квартиру, и первое, что видит, – единственные ивановы теплые ботинки посреди прихожей. У Тани перехватило дыхание и закружилась голова… а тут, как на зло, телефон звонит. Слабой рукой она сняла трубку (аппарат висел на стене в прихожей) и услыхала голос мужа: «Танюш, я у тебя ботинки забыл, – сказал Иван извиняющимся тоном. – Надо же, глупость какая, в тапочках в такси сел». – «Я принесу их завтра в Институт», – четко, как лейтенант на рапорте, ответила Таня и повесила трубку. «Видно, торопился очень, – весело объяснила она выглянувшей из кухни маме (пришедшей, как обычно, присмотреть за внуком после школы). – Так торопился, что даже без ботинок убежал!» И засмеялась… громче, громче, еще громче… пока смех не перешел в рыдания. С ней случилась вторая в ее жизни истерика – прямо на глазах у мамы и прибежавшего на крики Андрюшки.
Они проработали с Иваном в одном Институте до самой таниной смерти – встречаясь в столовой, в очереди за зарплатой, на профсоюзном собрании и просто в коридорах. Хуже того, его новая подруга тоже работала в Институте; равно, как и ее бывший муж. Таня было собралась мужа этого закадрить (и тем самым замкнуть круг), однако передумала: он ей, во-первых, не нравился; а во-вторых, уже обзавелся новой подругой – таниной приятельницей Зобицкой.
Эти совпадения придали всему событию спасительный для Тани комический оттенок.
'А что потом было, помнишь? Потом у тебя завелся Игорек, свободный художник, – на два года. А параллельно с ним – странный тип Гоша, возникавший спонтанно каждые два месяца и оставлявший на хранение атташе-кейс с шифром.
Причем, как только Игорек в пьяном виде под машину попал, так тут же и Гоша исчез и больше не появлялся – за его атташе-кейсом потом из милиции приходили, помнишь? Затем какие-то еще возникали, кратковременные – кто на год, кто на полгода… А последним был физик Женька: ворвался в твою жизнь, словно смерч, влюбил в себя чуть ли не насильно, а потом смотался в Австралию – с женой и деточками. И все твои мужчины тебя не любили, а использовали: Давид брал у тебя молодость, Иван – здоровье, Игорек – уют, а для Гоши – ты просто работала камерой хранения…
А что, по-твоему, у меня брал Женька – молодость? здоровье?… Чушь! Он меня на год моложе был, да и здоровей – скорее уж я его душевным здоровьем пользовалась… Нет, Женька хоть в Австралию и уехал, а меня любил! Он просто детей не мог бросить.
Да, не любил он тебя, а ценил – за то, что ты красивее и ярче оставившей его любовницы. Он тебя использовал в качестве лекарства для своего самолюбия!
Лжешь, лжешь, ЛЖЕШЬ!!!'
Вздрогнув, Таня открыла глаза и рывком села на овечьей шкуре. В голове царила полная и окончательная ясность: она знала ответы на все свои вопросы.
(Насторожившийся дом прислушивался к ее дыханию тысячей невидимых ушей.
Невозмутимые стенные часы прокалывали темноту остриями светящихся стрелок.) Таня встала, неторопливо прошла в свою комнату и сбросила халат на пол. Порывшись в комоде, одела трусики, лифчик, колготки и комбинацию – все с иголочки новое и подобранное в тон (отложила для встречи Малыша после Госпиталя). Потом распахнула шкаф и стала перебирать свой гардероб: не то… не то… не то… вот это. Она выбрала длинное бархатное платье с необычной завязкой у пояса – точную копию того, в котором впервые встретила Малыша. Теперь причесаться… косметика… кольца… серьги… бусы… Через полчаса Таня была во всеоружии, даже шрам – и тот исчез с ее лица без следа. Надев туфли на высоком каблуке, она спустилась в гараж, села в машину и завела мотор. Так, ничего не забыла? Вроде бы ничего… ну, с Богом! Она посмотрела на часы (без десяти шесть), отпустила тормоз и выехала на улицу. Пустой, как морская ракушка, дом равнодушно смотрел ей вслед слепыми глазницами окон.
Негустая предутренняя темнота обнимала Город. Дождя не было. Черные лужи на сером асфальте источали к небу белые спирали тумана. Таня свернула в пустынную улицу, ведущую в центр.
«Куда это ты собралась?»
Постепенно улица сузилась – Таня въехала в Сити. (Небоскребы, витрины шикарных магазинов, кафе… а вот крошечный сквер, в котором так уютно бывало, сидя под навесом, выпить чашечку горячего шоколада. Черные стволы деревьев переплелись сонмами безлистных веток. Молчаливая скамейка безмятежно блестела каплями росы.) Поблуждав в лабиринте узких улиц, Таня выехала на мост через Городскую Бухту. Рассекаемое молоко тумана вихрилось позади автомобиля десятками маленьких смерчей. Удивленные светофоры разноцветно глазели по сторонам.
«Я тебя спрашиваю, куда ты едешь?»
Промчавшись по пустынному мосту, Таня свернула на шоссе вдоль океана.
«Скоро увидишь».
Дорога начала подниматься в гору, и она утопила педаль акселератора поглубже. (Управлять машиной в туфлях на каблуке было неудобно.) На левой стороне улицы теснились коттеджи, на правой – раскинулся парк, позади которого угадывался океан.
«Я требую, чтобы ты сказала, куда едешь!»
Не обращая внимания на крики Другой Женщины внутри головы, Таня еще раз проверила логику своего решения:
Жить одной, без Малыша, она не в состоянии.
И идти с ним на Четвертый Ярус тоже невозможно.
Ну да, все правильно… Она отпустила акселератор и переставила ногу на тормоз – автомобиль плавно остановился.
Перевалив через холм, шоссе спускалось здесь под уклон, потом, метров через триста, резко сворачивало влево – парк на правой стороне остался позади.
Таня вылезла из машины, подошла к краю дороги и посмотрела вниз: нагромождение мокрых валунов уходило по наклонной плоскости к далекой белой линии прибоя, дальше ворочалось серое месиво холодного океана. Уже почти рассвело. Дождя не было, но воздух насыщала влага. Негромко рычал мотор автомобиля. С океана доносился еле слышный рев разбивавшихся о скалы волн.
Пора.
Таня тщательно одернула платье, села в машину и, глядя в зеркало заднего обзора, поправила прическу. Потом перевела ручку передач в положение «Drive» – автомобиль тронулся с места. Ремень безопасности остался непристегнут.
«Что ты собираешься делать? Подожди!»
Утопив педаль акселератора до пола, Таня послала машину вперед – быстрее… быстрее… быстрее… Уличные фонари и столбы с дорожными знаками с ревом пролетали мимо, влажный холодный воздух хлестал в открытое окно – ну, давай… сейчас! Разбив на куски невысокий кирпичный парапет, машина
