— Я не понимаю, отец, зачем ты взял девочку к себе и к тому же сказал ей, что ее зовут Реньяр?
— Ты еще много чего не понимаешь, сын. Я никогда вам не говорил, что первым нашим ребенком была девочка, но потом она умерла. И потом небо стало посылать нам только сыновей. Ваша мать очень хотела иметь дочь, и я тоже мечтал об этом. Ведь согласись, в нашем доме не хватает женщины, и ваши сердца становятся жестокими. Быть может, эта девочка принесет нашему роду счастье.
— Нет, отец, ты ошибаешься, она принесет несчастье.
— Виктор, она еще достаточно мала, чтобы забыть, кем были ее настоящие отец и мать. Я не смогу убедить ее в том, что вы ее родные братья, но в то, что она дочь моего брата, она поверит.
— Отец, — раздался голос Жака, — у нее на шее медальон.
Гильом придержал коня и подождал, пока с ним поравняется сын. Он посмотрел на тяжелый золотой медальон с огромной жемчужиной. Рельефно выступал герб.
— Этот ребенок из очень знатной семьи, — задумчиво проговорил Гильом.
— Может, лучше снять этот медальон? — предположил Жак. — Нет, это ее, не трогай, — и глаза старого Гильома стали влажными.
Он протянул руку к девочке и поправил ее волнистые каштановые волосы. Та, как ни странно, даже не воспротивилась этому и даже не испугалась. Она попыталась робко улыбнуться.
Гильом, проклиная себя в душе, вырвался вперед. Ему было стыдно, что слезы катятся по его морщинистым щекам, что какая-то маленькая девочка смогла растопить его каменное сердце, и он дрогнул.
Он понял, что никогда не сможет причинить вреда этому существу. И теперь Гильом понял, что жизнь его еще далека от завершения и что только сейчас, наконец-то, он знает, о ком должен заботиться и кого оберегать. И только сейчас он понял, что сыновья не столько любят, сколько подчиняются ему из страха, а эта девочка, возможно, еще успеет полюбить его и будет заботиться о нем, когда он станет немощным так, как заботилась бы о нем его собственная дочь…
В доме Абинье как раз кончали завтрак, когда на крыльце появилась крестьянка с ребенком на руках. Робер Абинье отложил вилку и поднялся из-за стола. Он степенно вышел на крыльцо.
— Господин, — воскликнула пожилая крестьянка, покрепче прижимая к груди заплаканную девочку.
— Что случилось, Шарлотта? — осведомился Робер Абинье.
Пожилая крестьянка с плачем принялась объяснять:
— Мой мух еще до рассвета уехал из дому, а сейчас его конь вернулся домой. Ну и что?
— Так конь вернулся один, а моего Пьера нет.
— А куда он поехал? Крестьянка пожала плечами.
— Он ничего не сказал. Поднялся, когда было еще темно и шел дождь, и сказал, что скоро вернется. Но уже прошло столько времени, а его все нет. И еще, господин, вся телега забрызгана кровью.
Робер Абинье недовольно поморщился.
— Так говоришь, кровью?
— Да, да, господин.
— И он не сказал, куда едет, и ты ни о чем не знала, Шарлотта?
— Знала, знала, он собирался поехать в лес.
— Ладно, Шарлотта, иди домой, я все равно собирался поехать осмотреть свои поля и сейчас отправлюсь, может быть, найду твоего мужа.
— Найдите, найдите, — взмолилась женщина, — ведь я осталась совсем одна, а у меня на руках еще трое детей.
— Ладно, ладно, Шарлотта, успокойся, иди. Когда женщина покинула двор, Робер Абинье вернулся в столовую. Жена и дети вопросительно посмотрели на Робера.
— Шарлотта говорит, что ее Пьер уехал с утра. а час назад конь с пустой телегой вернулся домой. Этель Абинье задумалась.
— Может, Пьер не привязал коня и тот убежал?
— Не знаю, но я все равно собирался осмотреть поля и, чтобы успокоить Шарлотту, обещал ей поискать Пьера.
— Отец, отец, возьми с собой меня! Ведь ты же говорил, что мы поедем вместе.
— Раз говорил, значит и поедем. Заканчивай завтракать и собирайся.
— Я уже поел, — Филипп вскочил из-за стола и стал одеваться.
— А можно и я поеду с вами? — сказала Лилиан, глядя, как ее старший брат ловко натягивает сапоги.
Нет, Лилиан, ты останешься дома и будешь помогать матери.
Через четверть часа Робер и Филипп Абинье уже были в седлах.
Они быстро отыскали на влажной после дождя земле глубокую колею от телеги Пьера и двинулись по ней. Осенний туман еще не рассеялся, и отец с сыном не могли видеть, куда ведет колея.
— Скорее всего, конь убежал, — сказал, вглядываясь в туман, Робер.
Девятилетний Филипп зябко ежился от тумана, то и дело поглаживая гриву своей лошади. Ведь это совсем недавно отец, уступив просьбе сына, подарил ему невысокую резвую кобылу. И каждый раз, когда Филипп садился в седло, он радовался тому, что становится похожим на взрослого мужчину. Каждый день Филипп
Бегал на конюшню и тайком от родителей приносил своей лошади какое-нибудь угощение: то корку хлеба, обильно посыпанную солью, то яблоко, то несколько виноградин.
— Хорошая моя, хорошая, — ребенок гладил лошадь и заглядывал в ее большие влажные глаза.
Он видел в них свое отражение и несказанно радовался. Ему казалось, что лошадь думает о нем.
Но вот беда, выезжать одному отец не позволял.
И когда Филипп спрашивал, Робер морщил лоб и в уголках рта образовывались горькие складки.
Не надо, сын, далеко ездить от дома, всякое может случиться.
— Что может случиться, отец? — настойчиво спрашивал Филипп.
И тогда Робер, положив руку на плечо сыну, говорил:
— Ведь ты, Филипп, можешь попасть в руки этих проклятых Реньяров, а они не знают жалости. Они думают, что мы живем на их земле.
— А разве эта земля не наша? — спрашивал Филипп.
— Наша, сынок, у нас даже есть королевская грамота, в которой указано, что эти земли навсегда пожалованы роду Абинье. Но раньше, когда-то давно, они на самом деле принадлежали Реньярам.
— Отец, но если у нас есть грамота, то почему эти Реньяры думают, что мы живем на их земле? Надо им показать эту грамоту.
— Сынок, они видели ее. Несколько раз мы уже с ними судились, но это бесполезно. Их ничем невозможно убедить, они свято верят, что это мы захватили их земли и ненавидят всех Абинье. И вообще, Реньяр ненавидит всех, кто живет вокруг. Они даже ненавидят короля.
— Как, самого короля? — спрашивал мальчик.
— Да, самого короля. Поэтому ты должен быть осторожен и пока не вырастешь, пока не станешь сильным, должен быть подле меня. Ведь только я смогу защитить тебя, пока ты не вырастешь.
— А это Реньяры убили твоих братьев, отец? — спрашивал Филипп, вспомнив кладбище.
— Да, это они. Правда, мы ничего не могли доказать в суде, но я уверен, что это они. Гильом Реньяр сам грозился, что убьет и меня, что он уничтожит весь наш род.
— И Лилиан? И мать?
— Нет, сын, женщин они не тронут. Эти разговоры вспоминал девятилетний Абинье, не спуская глаз с золотистой стерни, примятой колесами повозки. Колея уходила в туман.
Вдруг отец натянул поводья своей лошади и поднял руку, давая знак Филиппу, чтобы он остановился.
— Что такое, отец? Почему ты остановился?
