путешественницы позволит наилучшим образом слиться с толпой. А самым лучшим способом убить время для нее будет перекусить в вокзальном буфете, тем более, что она не собиралась принимать угощение от человека, которого намеревалась убить.
Она с трудом заставила себя прикоснуться к заказанной наугад еде. Зато с жадностью проглотила несколько чашек крепчайшего, почти черного чая, что только увеличило ее нервозность. По мере того как неотвратимо приближался момент для решительного действия, она все больше ощущала, как в горле скапливается и разрастается комок. Наконец, изобразив на лице полное безразличие, она оплатила счет и отправилась на площадь к стоянке экипажей. Было уже без четверти девять. Ночь была холодной, в черном небе мерцали бесчисленные звезды. Теперь Орхидея торопилась: ей хотелось, чтобы все поскорее кончилось. С каким наслаждением она окажется после этого на комфортабельном корабле «Робин Гуд» в обществе его благородного владельца.
В городе по-прежнему было больше огней, чем обычно. Люди разгуливали с зажженными свечами в руках, причем каждый пытался затушить свечу другого – еще один ритуал карнавала. И все спешили вниз, к пляжу, туда, где развертывалось последнее действо карнавала, чей король доживал свои последние минуты, прежде чем взорваться сонмом веселых огней и искр. Этот взрыв должен был стать сигналом к началу фейерверка, а тот, в свою очередь, обозначал собою грань между безудержным весельем и начинающимся постом. Иностранцы почти не блюли этой грани, но жители Ниццы относились к ней вполне серьезно. После полуночи жизнь в городе должна была замереть, сосредоточившись на молитвах и воздержании.
Дрожание бесчисленных огоньков свечей в темных улочках и переулках, мимо которых проезжала Орхидея, вызвало у нее неожиданный испуг. Она содрогнулась, взяв себя в руки лишь после того, как прикоснулась к холодной стали своего оружия. Но тревога все равно не проходила. Может быть, оттого, что в темноте дома в этой части города казались еще более мрачными и безлюдными, чем днем. Даже если Этьен действительно любил свой старый особняк, в котором его ущербная личность не столь остро ощущала свой разлад с миром, все же странно, что в качестве места для любовного свидания он избрал именно его. Впрочем, для того свидания, которое задумала Орхидея, это мрачное строение подходило как нельзя лучше.
Звуки карнавала становились все более слабыми, как бы призрачными. Тревога в душе Орхидеи опять нарастала. Вдруг у нее возникло подозрение, что ей готовят ловушку. Теперь она уже раскаивалась в том, что не привлекла к своему замыслу молодого Лартига. Страх все глубже проникал в ее сердце. Она давно отпустила фиакр и теперь шла пешком. Внезапно Орхидея остановилась. Ей вдруг захотелось обратиться в бегство, бросить все, устремившись к свету, в толпу людей, где ощутит себя в безопасности...
И тут же устыдилась своего малодушного порыва. В руке она сжимала револьвер, с помощью которого сможет дорого продать свою жизнь. Зачем же тогда бояться противника, который смертен. Разве некогда ее не научили драться и разве в ее жилах не течет кровь доблестных предков? Нет, какими бы ни были последствия, она дойдет до конца.
И вот перед ней особняк Этьена. С облегчением она увидела, что в щель между закрытыми ставнями проникает свет. В темноте стала искать звонок и, случайно толкнув входную дверь, убедилась, что та открыта. Орхидея переступила порог и вошла внутрь. Прямо от двери наверх поднималась каменная лестница. Наверху она упиралась в площадку, освещенную массивной бронзовой лампой.
Медленно Орхидея стала подниматься по ступенькам. Абсолютную тишину, царившую в доме, нарушал лишь легкий шорох ее юбок. Поднявшись на второй этаж, оказалась перед двумя высокими дубовыми дверями. Левая дверь была приоткрыта, и Орхидея заглянула внутрь. Перед ее взором предстала огромная комната с очень высокими потолками, с облупившимися фресками на стенах, массивным камином, украшенным скульптурами в итальянском духе. В камине пылали сосновые поленья, и их запах распространялся по всей комнате. Удивление вызвала китайская мебель из инкрустированного черного дерева, расставленная в комнате. Но подлинное изумление испытала, увидев на стене собственный портрет. На нем она была изображена в одеянии, которого никогда не было в ее гардеробе: черное бархатное платье, оставлявшее ее шею, плечи и руки обнаженными. Перед портретом в кантонской[7] вазе стоял великолепный букет орхидей. С двух сторон от вазы располагались канделябры с зажженными свечами, свет которых оживлял портрет и сообщал ему таинственность. Орхидея подумала, что именно на этот портрет намекал Этьен, говоря, что она поймет его чувства, придя к нему. Да, этот человек по-настоящему любит ее. Но тут же в ее душе вскипел гнев: ведь его любовь к ней и стала истинным мотивом убийства Эдуарда! Ей невыносима была сама мысль о том, что стала невольной причиной гибели возлюбленного мужа, и она поспешила повернуться к портрету спиной, одновременно выхватив револьвер из кармана. То, что она увидела, заставило ее пальцы разжаться и выронить револьвер...
Этьен лежал рядом с камином, уткнувшись лицом в пол. Из его спины торчала бронзовая рукоятка китайского кинжала.
Орхидея зажала рот ладонями, силясь подавить невольный крик, вырвавшийся из ее груди. Чтобы не упасть, она привалилась к стене. Ее полные ужаса глаза не могли оторваться от вдвойне чудовищного зрелища. Ведь Этьен лежал перед ней в совершенно той же позе, что и Эдуард. Оба были убиты почти идентичным способом.
Спазм сжал ее горло, в ушах все громче звенело. Орхидея тщетно старалась не упасть в обморок. Ее ноги подогнулись, и, даже не осознав, что с ней происходит, она без сознания распростерлась на полу... Именно в этой позе несколько минут спустя ее нашли нагрянувшие в дом полицейские.
Обжигающий глоток алкоголя и пара последовавших за ним пощечин привели Орхидею в чувство. Открыв глаза, она увидела, что над ней склонился маленький плотный брюнет. Монгольского типа усы придавали его лицу устрашающее выражение. И это первое впечатление ее не обмануло. Его маленькие глаза, внимательно разглядывавшие распростертую Орхидею, горели жестоким торжеством.
– Итак, мой нежный цветок бамбука, мы приходим в себя? Мы уже чувствуем себя лучше?.. Мы уже в состоянии отвечать на вопросы папаши Грациани?
Его дыхание обдавало ее зловонием. Особо чувствительная к запахам, Орхидея отвернулась и протянула руку к стакану, который продолжал держать полицейский агент. Однако инспектор Грациани помешал ей.
– Ты достаточно выпила. И не надо прикидываться умирающей. Я очень советую тебе отвечать без всяких ужимок.
– Отвечать, на что? Что вы хотите узнать?
– Не так уж много. Вот, например, зачем ты убила своего любовника?
– Моего любовника? С чего вы взяли?
– Хорошо... глядите.
Резким жестом полицейский показал на портрет, маленький столик с сервированным ужином, заполнявшие комнату китайские украшения.
– Ты наверняка приходишь сюда не впервые, моя красавица! Между прочим, нас предупредили по телефону, что некая желтая девушка собирается убить графа Альфиери, любовницей которого она является. Как видишь, предупреждение было истинным. Мы взяли тебя с поличным. Но сперва ты скажешь нам, кто ты такая?
– И не надейтесь! – сухо ответила Орхидея, обретая мужество перед лицом нового испытания. – Я скажу вам лишь то, что не я убила этого человека.
– Неужели? Зачем же тогда ты пришла сюда. Судя по тому, что находится на столе, твой дружок поджидал тебя для интимного ужина?
– Разве по тому, как я одета, можно представить, что я шла на интимный ужин? Я пришла попрощаться с ним, поскольку я уезжаю из Ниццы, и повторяю, я не была его любовницей. Никогда не была. Мы были знакомы лишь несколько дней...
– Очень интересно! Ты что, всегда прощаешься таким образом. В ночной тишине, практически тайком?
– Я вовсе не пряталась. Граф... пригласил меня перед отъездом полюбоваться фейерверком с балкона его дома. А что касается закуски, которую он приготовил к моему приходу, то в этом нет ничего
