Еще, пожалуй, больше, чем Мольке, был поражен Деак. На такой оборот дела он действительно не рассчитывал. Нервное напряжение не спадало, в горле стоял комок слез. Он уже не видел, только почувствовал, как дядя Ковач снимает с него наручники и надевает их на Мольке. Но в этом словно шоковом состоянии он уже ничего не понимал, — что, собственно, происходит? Он плачет? Почему? Жалко брата? Или это слезы радости?..
Мольке стоял в наручниках. Теперь у него была единственная мысль: не струсить в этот его последний миг! Он гордо выпрямился.
— Предатель! — бросил он с глубоким презрением.
— Вот уж нет, — спокойно возразил Таубе.
— Вы работали вместе с Деаком с самого начала?
— К сожалению, нет. Только вчера утром, когда мы предъявили Шимонфи улики, я начал подозревать, не относится ли Деак тоже к нашей группе, и хотел пойти с ним на откровенность. Но не удалось. Габор не поверил мне. А вот капитану Шимонфи это я позвонил: «Предупреди Деака!» Есть у вас еще вопросы, Мольке?
— И эту операцию вечером тоже вы организовали?
— Деак. Я ее только завершал. — И он повернулся к прапорщику, который все еще так и не мог выйти из транса. — Товарищ Деак, машины готовы. Отправляйтесь. В соседней комнате — Дербиро и Анита. Мольке возьмите с собой. По ту сторону фронта его уже ожидают.
— Анита… — обрадовался Деак. А Мольке стоял и горестно думал: Ландыш! Таубе — Ландыш. На это он не рассчитывал. Значит, Таубе давно в абвере. Вот где было его, Мольке, упущение. Ну, конечно же, Таубе и не собирался арестовывать Аниту. И Дербиро он не отвез назад в гестапо!
Да, Мольке правильно догадался. Таубе с помощью Аниты действительно установил связь с Тарноки. От него узнал о вечерней операции, хотя установить связь с Деаком они уже не успевали. Получив информацию от Тарноки, Таубе научил Дербиро, что нужно делать дальше, и арестованный великолепно разыграл роль коммуниста, предавшего своего товарища. Не знали они только, что Ласло Деак уже убит и что Мольке уже разгадал западню. Таубе от имени Мольке услал сыщиков, а дом окружил партизанами из группы дяди Ковача, продолжавшими разыгрывать роль штурмовиков-нилашистов.
— А где отец Аниты? — спросил Деак, понемногу приходя в себя.
— Он в Дахау, — сказал Мольке.
— Какой же вы негодяй, Мольке! — сквозь зубы процедил прапорщик. — Одной пули вам мало будет!
— Нельзя, товарищ Деак, — остановил его Таубе. — Мольке много знает.
Мольке вытянулся и гордо сказал:
— И в самом деле. Кому-кому, а вам, Таубе, это должно быть известно.
— Ничего, — вмешался дядя Ковач, — если я буду у него исповедником, он у меня заговорит. Да так, что сам удивится. А ну, ноги в руки — и пошли!
Таубе подошел к Деаку, положил ему руку на плечо.
— Идемте вместе, — усталым голосом предложил прапорщик.
— Нет, у меня здесь еще есть дела.
Деаку вдруг стало неловко за минутную слабость.
— Но ведь это самоубийство! — сказал он. — Вам нельзя здесь оставаться.
— Радиостанция «Ландыш» должна работать дальше. Теперь уже недолго: около Кишпешта гремит канонада. Но война еще не закончена, товарищ Деак. Солдат не может покинуть свой пост. Разве только поменять его местонахождение.
Деак понял.
— До свидания, Ландыш.
«Таубе» помахал ему вслед рукой.
— До свидания, — прошептал он. — До свидания после войны! — Он закрыл глаза и подумал о своем родном городе Краснодоне. Об отце, о матери, о братьях, которых он очень хотел бы сейчас повидать.
1
2
Популярная немецкая песня военного времени.
3
Аттила Йожеф, «Богу».
