Тут Матвей наконец вспомнил вчерашний разговор — ту его часть, в которой шла речь о возможности дружбы между мальчиком и девочкой вообще и между Никиткой и этой самой Алиной в частности. Никитка рассказал, что в Алину влюблен его лучший друг Димка, единственный мальчишка в классе, который его не дразнит и даже уважает. И Алина в Димку, кажется, влюблена, а если и не влюблена, то все равно ведь непорядочно мешать другу. Но что же делать, если Никитка тоже в нее влюбился? Он совершенно не хотел, это само собой получилось! И как Матвей Сергеевич думает, возможно ли, чтобы у Алины с Димкой была любовь, а с Никиткой хотя бы просто дружба? Матвей хотел было сказать, что это вряд ли возможно, а главное, ненужно, но все-таки сказал, что не знает, так как не знаком с Алиной. Кто их поймет, маленьких, что у них может быть, чего не может? К тому же, несмотря на Никиткино перед ним благоговение, он вовсе не был уверен, что разбирается в любви и дружбе между мальчиком и девочкой.
Сегодня, после Гоноратиных слов, он был в этом уверен еще меньше.
— Во сколько ваш вечер начнется? — спросил Матвей. — Если ты не передумал, то я приду.
— Я — передумал?! — Никитка завопил так, что у Матвея зазвенело в ухе. — Да вы что! Начнется в пять. В семь уже закончится, и меня заберет мамин водитель. Но вы же, наверное, успеете понять, как Алина ко мне относится? Даже за короткое время?
— Я постараюсь, — сказал Матвей.
Глава 8
За день Москву завалило снегом так, что переулки, по которым Матвей с Никиткой шли от Патриарших прудов к Арбату, стали похожи на санный путь. Никитка сразу набрал полные сапоги снега, нос у него покраснел. Матвей даже хотел предложить взять его на руки — мальчик был такой маленький, что вряд ли весил больше крупной птицы, — но побоялся его обидеть.
— Значит, вы думаете, это не будет с моей стороны непорядочно? — уже в который раз спрашивал Никитка. — Ну хорошо, а если она все-таки любит Димку?
— Если Димку, ты рано или поздно это поймешь. Но этого все равно нельзя понять теоретически. Поухаживай за ней, переживет твой друг. Он, по-моему, не очень-то в нее и влюблен, — сказал Матвей, вспомнив, как хваленый Димка с нарочито небрежным видом наливал Алине чай за праздничным, составленным из парт столом и как поглядывал при этом на Никитку, отслеживая его реакцию. — Можешь ее даже поцеловать. Не бойся, она только этого и ждет.
— А как за ней ухаживать? — вздохнул Никитка. — Я не умею…
Про то, как поцеловать Алину, он спрашивать, видимо, постеснялся.
— Придется научиться. Это нетрудно, — успокоил «го Матвей. — Главное, она должна понять, что ты сделаешь для нее все, чего она захочет.
— И всего-то? — недоверчиво спросил Никитка.
— Не .так уж мало. Только она не то должна понять, что ты просто не прочь для нее что-нибудь сделать, а вот именно, что — сделаешь. Это не одно и то же. Ну, я могу и ошибаться, — спохватился Матвей; искры, брызжущие из синих глаз, представились ему во всей их гневной красе. — И вообще, ты на этом не зацикливайся. Лучше последи, чтобы с тобой никто не разговаривал таким тоном, как эта ваша биологичка.
Биологичка — старая, с высушенным лицом и злыми глазами — в самом деле разговаривала с Никиткой так, что Матвей едва удержался, чтобы ее не оборвать. Если вообще можно было назвать разговором оскорбительные замечания в Никиткин адрес, которые она в течение всего праздника произносила громким голосом — так, чтобы их обязательно услышал весь класс и дружно засмеялся над их адресатом.
— А что я могу сделать? — уныло произнес Никитка. — Она же училка.
— Это не значит, что ей можно тебя оскорблять.
Можно, конечно, маме пожаловаться, она к директору пойдет. Но, во-первых, ябедничать противно, а во-вторых, никакого толку не будет. Учителей же не хватает, — пожал плечами Никитка. — У нас и историчка такая же. Я историю терпеть не могу. Но Истеричка хотя бы на пенсию скоро уйдет, а Инфузория до гробовой доски собирается работать. Истеричка — это историчка, а Инфузория — биологичка, — пояснил он.
— Ты историю не любишь? — удивился Матвей.
Чтобы такой мальчик, как Никитка, не любил историю, надо было приложить специальное, и немалое, усилие!
— Скука смертная, — уверенно сказал тот. — Одни даты. А у меня на цифры память плохая, поэтому сплошные тройки.
— По-моему, ты ошибаешься.
— Наверное, — не стал спорить Никитка. — Может, если бы другой учитель был, то я по-другому бы относился к предмету. У нас в школе, говорят, когда-то был такой учитель истории — ну, вроде вас. То есть, конечно, гораздо хуже вас, — торопливо поправился он. — В походы с классом ходил, праздники всякие придумывал. Но, конечно, он недолго проработал.
— Почему конечно? — улыбнувшись тому, что Никитка побоялся обидеть его сравнением с каким- то неизвестным учителем, спросил Матвей.
— Потому что мужчины учителями не бывают.
— Разве? — удивился он. — У меня в школе человек пять было. Даже шесть, — припомнил он.
— Ну-у, это же давно когда-то… — недоверчиво протянул Никитка. — А теперь, мама говорит, уважающий себя человек в школу работать не пойдет. Особенно мужчина.
— Мама твоя не все правильно понимает, — усмехнулся Матвей. — То про поэтов, то… Просто недопонимает. Хотя вообще-то она обычно права, — спохватился он. — Но вот мой отец, например, математику преподавал. Правда, не в школе, а в университете, но это частности. А уж его есть за что уважать, я точно знаю.
— Я не хотел обидеть вашего папу, честное слово! — горячо проговорил Никитка. — Просто у учителей ведь зарплата, по-моему, значительно меньше, чем у маминого шофера. Зачем же ими работать?
Матвей смутился, глядя в его взволнованные глаза. С этим смешным, немножко нелепым и серьезным мальчиком ему было так легко, как мало с кем бывало в жизни. Именно поэтому он не мог не отвечать на его вопросы, которые как раз-таки легкими не были. Правда, что ответить на вот этот Никиткин вопрос, он понятия не имел.
— Зачем ими работать?.. — пробормотал Матвей. — Ну, наверное… Знаешь, — решительно сказал он, — у меня не так давно была зарплата значительно больше, чем у всех маминых шоферов вместе взятых. Но в один прекрасный день мне стало так тошно ходить на работу, что и зарплата не помогла.
— Вам надоела ваша работа?
— Не то чтобы надоела. Просто я понял, что каждый день — понимаешь, не неделю-другую, не месяц, чтобы можно было потерпеть, а каждый день с утра до вечера — занимаюсь делом, которое не имеет смысла. Это очень тяжело, можешь мне поверить. Я справлялся с работой, у меня азарт к ней был, и поэтому я сначала ни про что такое… отвлеченное не думал. А потом оказалось, что это не отвлеченное, а самое главное.
— И что вы тогда сделали? — затаив дыхание, спросил Никитка.
— Я тогда растерялся, — улыбнулся Матвей.
— Ну да! — не поверил он.
— Честное слово. Растерялся и не знал, что мне делать. Ну, и просто пошел в армию, потому что призвали. Поплыл, в общем, по течению, авось куда и вынесет. — Никитка снова открыл рот, и Матвей, предупреждая очередной его вопрос, сказал: — Но не вынесло.
— Конечно, в армии ведь ужас как тяжело, — с опаской пробормотал Никитка. — Я бы ни за что не выдержал.
