уложив на эту постель, минут десять продолжали держать, пока он не перестал рваться у них из рук и не захрапел.
Он разметался за спинами у друзей, сидящих у стола, от его подошв отваливались, подсыхая, и падали на простыню комочки грязи… И в этих комочках, почему-то именно в них, Марусе почудилось вдруг что-то такое, от чего слез было уже не сдержать. Она вскочила и выбежала из комнаты.
— Ты что, беременная?
Маруся отняла руки от заплаканного лица и посмотрела на Николая. Тот вошел на кухню незаметно и теперь возвышался над нею как дуб. Какой-то никчемный, лишний и очень назойливый дуб.
— Почему беременная? — шмыгнув носом, глупо спросила Маруся.
— До сих пор не знаешь, почему беременеют? — хохотнул Николай. — Ну дает командир! Связался черт с младенцем.
— Почему вы решили, что я беременная? — совсем уж по-идиотски переспросила она.
— Так пулей же из-за стола вылетела. Я и подумал, блевать потянуло.
— Ничего меня не потянуло, — сердито сказала Маруся. — А вы что, заскучали с друзьями? Что вам от меня надо?
Та-ак… — насмешливо протянул Николай. — Вот и недовольство покатило. И ведь говорили ему, предупреждали:
все бабы одинаковые, им только покажи слабину, они на шею тебе сядут и ножки свесят. Так нет: моя не такая, на какую еще шею, да она в рот мне смотрит!.. Не сильно ты, я смотрю, в рот-то ему засмотрелась.
— Это вообще не ваше дело. — Маруся услышала свой голос как будто со стороны, и ей показалось, что она слышит какой-то невнятный писк. — Наши отношения вас не касаются!
— Ой, не могу! — Николай посмотрел на нее так, как, наверное, посмотрел бы на муху, если бы та вдруг заговорила. — Девочка, очнись! Какие у тебя с Толиком могут быть отношения? Малая ты еще, так много на себя брать. Чтоб про отношения говорить, с мужиком не в постели надо покувыркаться, а пуд соли съесть, смерти в лицо посмотреть.
В его голосе, до сих пор насмешливом и спокойном, вдруг послышалась злость. Но не та тупая злость, которой не приходилось удивляться в пьяном Гоше, а какая-то совсем другая, не пьяная, а глубокая и непонятная. Маруся вытерла глаза и удивленно всмотрелась в его лицо.
— Чего смотришь? — заметил он. — Думаешь, у мужика, как у тебя, любовь-морковь на первом месте? Не на первом, девочка, и даже не на третьем. Уж насчет этого можешь мне поверить, это я тебе по- дружески говорю, чтоб вовремя от лишних иллюзий избавить.
Эти слова — про иллюзии, от которых следует вовремя избавляться, — Маруся уже слышала. Ей было тогда пятнадцать лет, и она впервые влюбилась. Он был студентом ВГИКа, и от одной мысли о нем — а думала она о нем все время, когда не видела его из-за лекций или других его важных дел, — у Маруси замирало сердце. До тех пор, пока она случайно не приехала к нему в общежитие немного раньше, чем было договорено, и не застала у него в постели двух голых девчонок. Тогда-то, ничуть не смутившись, он и сказал ей про своевременное избавление от лишних иллюзий. Это оказалось для Маруси таким ударом, что, если бы не Сергей, неизвестно, чем бы все кончилось. Как Сергею удалось тогда убедить ее, что ей еще встретятся совсем другие мужчины, Маруся сама не знала. И только когда она встретила Толю, то поняла, что про других мужчин, которые могут быть и в ее жизни, Сергей говорил правду…
— Как вы заботитесь о моих иллюзиях! — сердито сказала она. — И как хорошо знаете, что у меня на первом месте!
— А чего про тебя знать-то? — усмехнулся Николай и, кивнув на кухонный диван, добавил: — Сначала трусы одень, а потом про отношения высказывайся.
Маруся почувствовала, что у нее краснеют не только щеки, но и уши, и даже губы. Она мгновенно представила, как выглядит сейчас в глазах этого огромного, уверенного в себе мужчины — нелепая, большеротая, похожая на зареванного воробья… И никчемная.
Неизвестно, чем закончился бы этот разговор, если бы на кухне не появился Толя.
— Ухожу, ухожу, — тут же сказал Николай. — Не буду мешать хозяйке!
Последнее слово он произнес с особенной, выделяющей иронией.
— Что у вас тут? — спросил Толя, когда за ним закрылась дверь.
— Ничего. — Маруся жалобно шмыгнула носом. — Просто он… Знаешь, он… Он сказал, что я слишком много на себя беру и что у меня про тебя… иллюзии.
Ей было стыдно сбивчивых, жалобных и, главное, ябедных интонаций в собственном голосе.
— Вот что, Маня, — сказал Толя; Маруся только сейчас заметила, какой мрачный у него вид. — Девчонка ты, ничего не скажу, хорошая, меня во всем устраиваешь. Но! — Он поднял указательный палец, и по этому странному жесту Маруся с удивлением поняла, что он тоже пьяный, притом такой, каким она никогда его не видела. — Ты! Должна! Знать! Свое! Место! — Он выговорил это с неестественной раздельностью, от которой удивление сразу сменилось у Маруси другим чувством, и тоже каким-то новым, странным. — Чтоб ко мне друзья пришли, а баба моя рожу кривила — такого в моем доме не будет. Внятно излагаю?
Он излагал даже слишком внятно. Маруся смотрела ему в лицо и не находила ни одной знакомой черты. Перед нею стоял мужчина, которого она совершенно не знала. Желваки ходили у него под скулами; казалось, он пережевывает камни.
— Внятно, — сказала она, не узнавая и собственного голоса тоже.
— Вот и хорошо. Быстро усваиваешь. И запомни: я с этими мужиками пуд соли съел, смерти в лицо смотрел. Я теперь что, должен «ай-ай-ай» их поругать, что они мне постельку засрали? Думаешь, не заметил, как ты нос воротила от Гошки? Да он в Чечне в плену был, пытки выдержал, не твое соплячье дело его манерам учить!
Камни, которые только что перекатывались под скулами, теперь, казалось, гремели у Толи в горле. Последнюю фразу — слово в слово ту же самую, что и пять минут назад Николай, — он не произнес, а прогрохотал. Кулаки его при этом сжались, и Марусе показалось, если она скажет хоть слово, он ее ударит.
— Испугалась? — Толя заметил ее взгляд на его сжатые кулаки. — Зря. Я баб не бью. Ну, только в крайних случаях, если совсем уж явно нарываются. Но с тобой, думаю, крайнего случая не будет. — И добавил с той же пьяной, но уже покровительственной внятностью: — Будешь человеком, ни в чем тебе отказа не будет. На меня еще ни одна моя женщина не обижалась. Но за друзей я…
Угроза снова послышалась в его голосе, и это вдруг показалось Марусе таким нелепым, что даже ее растерянность прошла.
— Крайнего случая не будет, — сказала она. — Я все поняла. Кажется, Толя удивился спокойствию, с которым прозвучал ее голос. Но все-таки он был слишком пьян, чтобы из-за такого спокойствия насторожиться.
— Молодец, малыш. — Он кивнул медленно и одобрительно. — Не зря я тебя подобрал.
— Подобрал? — переспросила Маруся.
— А как по-твоему? — усмехнулся Толя. — Не калым же за тебя заплатил. Мамаша тебе ручкой сделала, а отчиму ты, думаешь, сильно нужна была, или, может, мачехе? И свои-то дети, как вырастут, одна морока. А тем более чужие. Плавали, знаем. У моей одной бабы два пацаненка было, я с ней три года прожил, с перерывами, конечно. Пока маленькие были, еще ничего, забавные, типа щенят. А как подросли, начали характер показывать, тут я сразу сказал: все, Катерина, или я, или они. Сдавай бабке с дедом. Или папаша родной пускай забирает. Я из командировки вернулся, мне долечиваться надо после контузии, а им музыку дебильную охота слушать, дни рожденья справляют, друзья таскаются… На хер мне это надо?
— Сдала? — спросила Маруся.
Угадай с трех раз, — усмехнулся Толя. — А куда б она делась? Детей наплодить дело нехитрое, а мужики, малыш, на дороге не валяются, их руками-ногами и всеми интимными местами держать надо. Заруби это на своем маленьком носишке, счастливую жизнь проживешь.
«Как та твоя женщина?» — чуть не спросила Маруся.
