сколько-нибудь известные поэты, которых изредка интервьюировали газеты, рассказывали, какая у них машина и чем они поливают огурцы на даче. Эти подробности казались ему настолько несущественными, что сообщать их посторонним было даже неприлично. И странным, и тоже неприличным казалось обустраивать быт лично для себя. Поэтому быт его лошадей был обустроен гораздо более добротно и удобно, чем его собственный.
То есть это были не его лошади, конечно. А с сегодняшнего дня он не имел отношения и к обустройству их лошадиной жизни.
— Мы можем пообедать, — сказала Алиса. — Ты голоден.
Она сказала об этом уверенно, даже без вопросительных интонаций.
— Почему ты так решила? — пожал плечами Тим.
Он совсем не хотел есть. Но как только она об этом сказала, он почувствовал, как живот у него сводят голодные спазмы.
— Мне всегда хочется есть после мороза, — улыбнулась она.
— Люди разные.
Ему тоже всегда хотелось есть после мороза.
С кухни доносились соблазнительные запахи. Он встал с кровати, на которую машинально присел, и прошел на кухню.
Обед был уже на столе: какие-то полуфабрикаты в пластмассовых коробочках. Коробочки были самые обыкновенные, магазинные, но такие яркие, что создавали детское ощущение новогоднего счастья.
Он посмотрел на накрытый к обеду стол, на облезлый буфет, сквозь стекла которого виднелись какие-то разноцветные пакетики.
— Еды месяца на три, — мрачно сказал он. — На три месяца безбедного существования.
— Я не нашла достаточно посуды, — сказала Алиса. — Поэтому поставила все на стол прямо в упаковке.
У нас вообще-то всегда так делают, но здесь, я знаю, привыкли иначе.
— У меня достаточно посуды, — проговорил Тим. — Для меня — вполне достаточно.
Тут его взгляд наконец выхватил из скудной кухонной обстановки то новое, что до сих пор лишь смутно задевало его внимание.
— Ты и микроволновку, что ли, купила? — медленно произнес он. — А тебе не кажется, что это уже слишком?
— Микроволновка — это совсем не слишком, — пожала плечами Алиса. — Это же очень простой кухонный прибор. И я ее не…
— Я не просил тебя это делать! — Тим слышал, как тяжело вырывается у него из горла каждое слово. — Если бы мне понадобилась микроволновка, я купил бы ее сам. И обогреватель тоже. И еду.
Ему хотелось положить руки себе на горло, чтобы остановить этот злобный поток слов. Там, в конюшне, остановил же он его как-то!
Он резко повернулся и ушел в комнату. Алисины глаза светили ему прямо в спину. Как светила утром звезда, когда он шел через пустынное поле.
В комнате, кроме обогревателя и покрывала, не было, к счастью, никаких нововведений. Впрочем, как же не было!..
Как обычно, когда он входил сюда, Тим взглянул на тетрадь со своими стихами, стоящую на полке прямо над столом. Он всегда ставил ее там, среди книг, и обложка у нее была совсем как у книги. Он понимал, что и обложка, и положение тетради на полке — это дань его тщеславию, и стеснялся этого. И, конечно, не собирался демонстрировать все это посторонним.
Теперь тетрадь располагалась иначе, чем обычно: не стояла, а лежала на полке, и не корешком, а обрезом страниц наружу.
— Зачем ты ее брала?
Он знал, что Алиса стоит у него за спиной: как-то почувствовал, что она пришла вслед за ним из кухни.
Сказав это, он спохватился было, что она, пожалуй, не поймет, о чем он говорит. Но она поняла.
— Ты предложил мне почитать в твое отсутствие. Я подумала, что это книга.
Ее голос звучал спокойно и ровно. А почему, собственно, он должен был звучать иначе? Ну да, они провели вместе ночь, но что ей в этих ночах на убогой койке! Русская экзотика. Кайф и драйв.
— А это, оказалось, не книга, — усмехнулся Тим. — И ты решила выяснить, чем же должен заниматься человек, чтобы спать под дырявым одеялом и жрать черствый хлеб. А когда выяснила, то прониклась сочувствием настолько, что решила купить ему еду и электроприборы.
— Ты не вызываешь сочувствия.
Теперь ее голос звучал не просто ровно, а холодно. И глаза ее, когда Тим наконец в них заглянул, тоже сияли холодным светом. Он так больно ударил ему в сердце, этот свет, что слова хлынули из горла сами, сами, неудержимо, неостановимо…
— Я сам выбрал для себя все это! Сам, понимаешь? Конюшню, навоз, этот чердак — все это я выбрал сам. И не потому, что больше ни на что не способен, а потому, что иначе нельзя. Нельзя ходить каждое утро в офис и перекладывать бумажки — тогда вот этого не будет. — Он дернул подбородком в сторону тетради. — И мне плевать, что это денег не приносит. На себя как-нибудь заработаю, руки не отсохли пока! — Он сжал кулаки. — И что это нереспектабельно, маргинально — тоже плевать.
Тут он вспомнил круг пишущих стихи маргиналов, к которому по всем показателям принадлежал, и ему стало так противно, что хоть волком вой. Он не хотел принадлежать к этому кругу, он не хотел этого так же сильно, как не хотел становиться белым воротничком, благополучным яппи, или кандидатом филологии, манипулирующим абстракциями, или спившимся бомжем… Он не хотел идти ни по одному пути, к которому с неизбежной и страшной силой толкала его жизнь!
Его жизнь зашла в тупик. Сегодня он понял это со всей очевидностью, как понял и то, что его руки, на которые он так хвастливо и глупо ссылался, не помогут ему из этого тупика выйти.
Он взглянул на свои руки. Оказывается, все это время он сжимал их в кулаки так сильно, что стало больно не только пальцам, но даже мозолям. Кулаки были большие, тяжелые и никчемные. Тим разжал их и спрятал руки за спину.
— Уходи, — глухо выговорил он. — Уходи, уезжай, улетай…
— Уплывай на корабле, — усмехнулась она. — Я поняла. Я так и сделаю.
Входная дверь хлопнула уже через минуту. То есть не хлопнула — Алиса не сделала ни одного резкого движения, — а тихо закрылась.
Тим сел на пол под книжными полками и, положив руки себе на горло, сжал их так, что в глазах у него потемнело.
Слишком поздно он попытался остановить слова, которые так необратимо, так убийственно вырвались из его горла!
Глава 14
Эстер впервые видела такую огромную воду.
То есть такую воду, которая не течет сквозь мир, а покрывает его собою полностью. Атлантический океан вот именно заполнял собою весь мир, даже небо казалось всего лишь его частью. Пароход плыл и плыл уже целую неделю, а океан не становился меньше.
«Ну что за глупости в голову лезут! — подумала она. — Как бы, интересно, океан мог стать меньше?»
Но, как о нем ни думай, умно или глупо, океан обладал одним важным свойством: он не мог надоесть. Именно на это его важное свойство Эстер выходила смотреть каждое утро, на самом рассвете.
