сушило после ночного возлияния. Но, несмотря на папин протест, она все-таки выпила рюмку водки, настоянной на ореховых перегородках — уж дразниться, так по полной программе! — закусила селедкой под шубой, заодно плюхнув огромный майонезно-свекольный пласт и на Артемову тарелку, во мгновение ока проглотила кусок умопомрачительного маминого холодца и три пирожка с капустой.
— Что это ты ешь как не в себя? — удивилась мама и тут же спохватилась: — Ты кушай, Полиночка, кушай, ещё пирожок возьми! Те, что круглые, те с мясом, а треугольные с рыбой. Наконец-то аппетит у тебя прорезался!
«И правда, — удивилась и Полина, — давно мне так есть не хотелось. Хорошо, что наготовили много, ещё дня три можно доедать, тем более, я же только под утро до стола дорвалась».
И тут она наконец вспомнила, как провела эту новогоднюю ночь, и чуть не поперхнулась пирожком.
— Ну? — спросила Полина, сжимая в руке отломанную от замка крутелочку.
— Что — ну?
— Ничего. Входи, раз явился.
Она отступила от порога, и гость вошел в квартиру. То есть не гость, а хозяин… Сказать, что Полина была ему не рада, это значило ничего не сказать.
Но он, судя по всему, о её радости и не беспокоился — не здороваясь, не раздеваясь и не снимая обуви, прошел в комнату. Свет при этом в комнате не зажегся, и в темноте что-то с грохотом упало. Наверное, этот никем не жданный хозяин сшиб легкий рукодельный столик, под столешницей которого вместо ниток и иголок всегда, сколько Полина себя помнила, хранились бабушкины и дедушкины любовные письма…
И тут ей стало так жалко этого столика, который он походя сшиб, и так противно стало оттого, что это все-таки произошло — в их гарсоньерке будет жить какой-то чужой, совершенно всему здесь чужой человек, — что она чуть не заплакала. Хотя чего столик-то было жалеть, мебель-то, слава Богу, не продана.
В сердцах захлопнув входную дверь, она тоже вошла в комнату и зажгла свет.
Гость-хозяин сидел на кровати, поставив между грязными сапогами какой-то нелепый допотопный чемодан, и смотрел на хозяйку-гостью так безучастно, как будто она была неодушевленным предметом. Столик и в самом деле лежал на полу, перевязанная выцветшей лентой пачка писем валялась рядом с откинувшейся столешницей.
— Сапоги снимать надо, когда в дом входишь, — зло бросила Полина, поднимая упавший столик. — Хотя чего тебе о полах беспокоиться, ты тут все равно сразу евроремонт забацаешь… И на кровати нечего рассиживаться, покрывало, между прочим, перуанское, ручной работы, не про тебя!
В его глазах не появилось ни капли обиды или хотя бы недоумения. Он молча поднялся с кровати и остался стоять посередине комнаты, словно ожидая, что Полина сейчас уберет покрывало и можно будет сесть снова. Но покрывало она убирать, конечно, не стала. Что ему потом, прямо на постель разрешить усесться, что ли? Вот в этом идиотском грязно-желто-белом кожухе?
— На стул садись, — буркнула она. — Кресло узкое, ты в него не поместишься.
Он снял кожух и сел не на легкое ореховое креслице, а на стул рядом с письменным столом — тоже бабушкиным, широким, красного дерева, за которым Юра так любил сидеть заполночь над своими медицинскими записями… Все здесь было родное, полное воспоминаний, только этот огромного роста тип был чужим и потому враждебным.
Если бы не этот рост, Полина его, пожалуй, и не узнала бы. Главным образом из-за кошмарной бороды, которую он зачем-то отрастил и которая делала его похожим на Бармалея. Голова у него была рыжая — во всяком случае, раньше, не зря же они с котом были поэтому тезками, — а борода почему-то оказалась черная и до того густая, что половины лица вообще не было видно под нею.
«Как у старовера какого», — хмыкнула про себя Полина, а вслух сказала:
— Ты другого времени не мог выбрать, чтобы во владение недвижимостью вступать? Новый год через полчаса! Тебе что, податься некуда было? — И, не дождавшись ответа, заявила: — Ну и торчи тут, как шкаф, раз больше делать нечего!
Она крутнулась на пятке, скрипнув по паркету галошей на красном валенке, и, не глядя больше на шкафообразного товарища, выбежала в прихожую.
И только тут сообразила, что гордо покинуть квартиру ей не удастся.
Дверному замку было лет тридцать, не меньше. Это был хороший накладной замок — кажется, он назывался английским, но бабушка привезла его из Берлина, когда ездила туда на кинофестиваль. Бабушка Эмилия вообще все необходимое, как она это называла, для человеческой жизни старалась привозить из-за границы, куда как известный киновед ездила довольно часто, особенно по сравнению с обычным советским человеком, который дальше Эстонии на Запад вообще не выезжал.
Но, видно, и надежный берлинский замок когда-нибудь должен был все-таки сломаться. Непонятно только, почему это неизбежное событие должно было произойти именно в последние полчаса перед Новым годом, и почему он должен был сломаться так, чтобы его вообще невозможно было открыть.
Полина приставила к замку отломанную крутелочку и постучала по ней ладонью, чтобы она как- нибудь прилепилась на место. Крутелочка прилепляться не желала. Тогда Полина включила не только верхний свет, но и узкую длинную лампу над зеркалом, присмотрелась к замку повнимательнее и убедилась в том, что без крутелочки отпереть его невозможно.
Сердито стукнув по двери кулаком, она вернулась в комнату и потребовала:
— Пошли, поможешь дверь открыть. Должна же от тебя быть хоть какая-нибудь польза.
Бородатый товарищ поднялся со стула и, опять же слова не говоря, вышел вслед за Полиной в прихожую. Там он наконец нарушил молчание:
— Дай отвертку, если есть.
Есть ли в гарсоньерке отвертка, Полина понятия не имела, и очень могло оказаться, что всякие полезные инструменты имеются только в родительской квартире. Но время поджимало, поэтому она мгновенно распахнула все, что распахивалось, выдвинула все, что выдвигалось, и обнаружила отвертку в ящичке под телевизором, вместе с иголками, нитками и ножницами. Ножницы она тоже на всякий случай вынесла в прихожую.
Впрочем, не помогли и они. Поковырявшись в замке минуты три, товарищ объявил:
— Стержень внутри сломался, отверткой его не повернуть. Надо замок менять.
— Что же мне теперь, тут сидеть, пока хозяин замок не соизволит поменять?! — ахнула Полина и сердито спросила: — Ну можешь ты хоть что-нибудь сделать?
— Могу дверь выбить.
Он пожал широченными плечами, и Полина рассердилась ещё больше.
— Молодец какой! Между прочим, какой ты ни есть хозяин, а вещи здесь мои. И лично я не собираюсь квартиру без двери до завтра сторожить. Да и завтра… Слесаря-то до Старого Нового года небось не реанимируешь!
— Тогда позови кого-нибудь, чтобы снаружи ключом открыл.
— Да? — недоверчиво переспросила она. — Думаешь, откроется?
— Снаружи ключом откроется.
— Как же я кого позову?.. — недоуменно протянула Полина и вдруг рассмеялась.
— Ты чего? — спросил он.
Это был первый вопрос, который он задал, глядя на неё с высоты своего пугающего роста, и, забыв на минуту, что разговаривать с ним она вообще-то не собиралась, Полина объяснила:
— Да вспомнила, как один писательский начальник спьяну в своем кабинете заснул. Ну, в конторе этой, которая при совке была, в Союзе писателей. Бабушка Юрке рассказывала, а он потом мне.
— И что? — В его голосе мелькнуло что-то похожее на интерес.
— Ничего, проснулся среди ночи, стал дверь дергать, а дверь снаружи заперта. Он под столом спал, вахтер его и не заметил, когда здание обходил. Так и просидел до утра, пока народ на службу не потянулся.
— Смешно.
