Она заказывает устрицы. Целую миску. Всех родов. Четыре дюжины. А затем омара. И еще суфле, в меню помечено: «по заказу».
— Всё, — довольная, говорит. — А вы?
Мы… Почему бы не то же самое и для нас?
Под тяжестью заказа официант отступает. Уже двадцать лет, как он работает официантом, но такого еще не видел! Даже в разгар летнего сезона, когда здесь высаживаются отряды американских туристов.
Сидящая напротив нас дама в черном говорит:
— Держу пари, что потребуют заплатить вперед. Сколько, по-вашему?
— Не надо никакого пари, — отвечаю. — Мы же согласны уплатить.
Она права. Перед нами внезапно возникает огромная масса жира, еще смахивающая на женщину, в черном платье, которое не делает ее тоньше. Красотка из числа приехавших из Африки. Хозяйка решила почтить нас своим вниманием. И пытается скрыть тревогу под широкой улыбкой коммерсанта.
— Здравствуйте, мадам. Здравствуйте, господа. (Она говорит горячим, идущим откуда-то из глубины ее тела голосом. Представляю ее в похотливой комбинации во время сиесты…) Сейчас вам подадут. Не хотите ли аперитива перед этим, чтобы потерпеть? Я послала за раковинами… Надо подождать. Вы, вижу, большие любители устриц. Как приятно…
Молча смотрим на нее. Она смущена и снова возвращается к разговору об аперитиве: «Что я могу вам предложить? Рюмочку белого?»
Нет, спасибо, не хотим белого вина. Тогда она смотрит через окно на разбушевавшееся море:
— Вам не повезло с погодой. Сейчас время прилива… Вода все заливает…
— Надеюсь, здесь тихо в такое время года? — говорит наша подруга очень светским тоном.
— Да… Да… Скорее так… Но всегда кто-то проезжает мимо… Наше заведение славится в округе.
— Вы упомянуты в справочнике «Мишлен»? — спрашивает Пьеро.
— Нет… И уж если на то пошло, скажу вам, что мы и не стремимся там оказаться…
— Скажите пожалуйста… И почему же?
— Из-за толкучки, мадам, из-за толкучки… Невероятно!.. Мы предпочитаем иметь меньше клиентов, но обслуживать их лучше. Не скрою от вас, что в разгар сезона, числу к пятнадцатому августа, например, мы в полной запарке. Представляете, что будет твориться, если нам присвоят две звездочки[5].
— Представляю!
— Еда обычно идет прямо с плиты… Рассчитаться едва успеваю… Мне вот даже не удается побеседовать с клиентами. Весь день считаю выручку и вручаю сдачу.
— Наверно, тяжело…
— Очень. А потом клиентура, клиентура… Мне еще везет, у меня бывают приличные люди, туристы, семьи с детьми, много иностранцев. Но в такой запарке всякое случается, за всем не уследишь и…
— Сбегают, не уплатив?
— Конечно, мадам. Как и повсюду… Сами знаете, что такое пляжи!
— И все равно вы меньше рискуете, чем на юге, — добавляю я.
— Да, мосье, это верно! Но вот что случилось недавно, на Пасху. В пасхальный день… Такие приличные на вид люди, хорошо одетые, хорошо воспитанные, ну как вы!.. Приехали на прекрасной машине, кажется американской… Садятся за стол. Их было восемь человек… Все время смеялись. Очень симпатичные на вид, именно таких хозяин ресторана всегда рад видеть у себя… Молодые, красивые, элегантные, располагающие…
В эту минуту наша подруга застенчиво вытаскивает из сумочки три сотенные, которые открыто сует под тарелку на скатерти.
Хозяйка ошалело поглядывает на деньги… Мне даже кажется, что ей неловко. Уж не помню, но думаю, что их запаха для нее достаточно. Приятного запаха денег! Только не надо доверять поговорке, будто у денег нет запаха. Есть! Прекрасный! А на народную мудрость нам плевать! Бабки так прекрасно пахнут, что ими не мешает душиться. Только это может придать шарма. В доказательство всякое беспокойство хозяйки исчезает как по мановению волшебной палочки.
Теперь она радостно хлопочет вокруг нас.
— Это были такие же очаровательные люди, как и вы… Так вот… Они ели за четверых…
— Если по восемь, стало быть, тридцать две штуки на рыло, — говорит Пьеро.
Она снова ошалело оглядывается… Рассказ получается какой-то рваный. Хозяйка ничего не понимает. Это прекрасно видно. Она столкнулась с миром, о котором не имела понятия. У нее начинается чисто метафизическое головокружение. Ей непонятно, почему мы лыбимся, как трое неизлечимых параноиков. Ей помогает достойно выйти из щекотливого положения проходящий мимо официант.
— В чем дело, Серж? Устрицы готовы?
— Сейчас, мадам, сейчас. Пришлось позвать на помощь, чтобы все открыть.
И вот нам их привозят на трех столиках. «Приятного аппетита», — желает хозяйка и исчезает, ей явно неловко со своей слишком очевидной угодливостью.
А мы набрасываемся на двенадцать дюжин, не теряя ни секунды. Едим молча, сосредоточенно. В конце концов, что такое ликвидировать каждому 48 устриц! Они лезут сами собой. Вкусные! Больше чем вкусные. От того, как она ест, нельзя оторвать глаз. Я вижу, что она вспоминает простейшие жесты. Даже не замечает, что я за нею наблюдаю, — так она сосредоточена, держа в руке маленькую вилочку и лимон. Можно сказать, даже чуточку порозовела. Кожа кажется менее пергаментной. Мне охота взять ее руки и поцеловать кончики ногтей. Смотрю на Пьеро: он улыбается. Он тоже наблюдает за ней.
Двенадцать дюжин ликвидированы. Белое вино пошло само собой. Глаза ее начинают поблескивать. Но она остается строгой и молчаливой. Мы тоже.
Омаров ожидает та же участь. Хотя ритм поглощения еды несколько снизился.
Хозяйка так и юлит вокруг нас. Следит за тем, чтобы нас ничем не обделили, чтобы бокалы были всегда наполнены. Если бы я попросил ее сделать мне ножную ванну, она была бы в восторге. Деньги на столе застряли у нее поперек горла. Ассигнации по-прежнему и невозмутимо лежат на виду. Хозяйка готова встать на колени ради них. Она всячески старается замолить свои грехи, выглядеть как можно симпатичнее, но ей это не очень удается, она не способна на это. Мы относимся к ней очень прохладно.
Между тем появляются другие клиенты, как правило мужчины. Таким образом, наша подруга единственная женщина здесь и, стало быть, самая красивая. Тем временем погода улучшается, небо рассеивается и солнце освещает лицо нашей гостьи.
Успокоившись, она дружески поглядывает на нас. «Спасибо», — и улыбается нам обоим… Берет наши руки в свои и мило их пожимает…
— Наверное, тут есть номера? — спрашивает она.
Меня охватывает страх, я не в силах ей ответить. Пьеро тоже, и мы смотрим на нее раскрыв рот. Тогда она соединяет наши руки в своей.
— Я ведь могу вас отблагодарить только одним способом, — говорит она не опуская глаза, как о чем-то совершенно естественном. — То есть в постели… Единственное, что я могу вам предложить, — это тело пожилой женщины… Вам придется погасить свет… Но только не считайте себя обязанными! Я все прекрасно понимаю!.. Для меня это больше не имеет значения… Я так давно не знаю, что это такое… Мне неизвестно, сумею ли я… Придется поучиться… Жестам… Как это делают сегодня… Всему… И простить мою неловкость. Согласны?
— Вы красивы, — говорю я ей.
— Нет… Не настолько уж я аппетитна… Вам сколько лет?
— Двадцать, — отвечает Пьеро.
— А тебе?
— Двадцать пять.
— Мой Бог… — Она внезапно мрачнеет и погружается в свои серые мысли…
Нам приносят суфле. Оно горит в большом серебряном блюде. Мне кажется, что она плачет позади
