— Комментарии излишни.
— Короче… Она входит. Вонь в помещении. Направляется к стойке. И что же она видит за стойкой с надписью «Регистрация приезжих»? Оранжевый ночник, будильник и дежурного, на которого жалко смотреть. Он спит на стуле, зарывшись носом в штекеры телефонного коммутатора. «Эй, голубчик!»
— Нет, не «голубчик!»… Просто расталкиваю его.
— Тогда потрепав ручкой по плечу старика… Женщина делает это брезгливо, дотрагиваясь до покрытого жиром жилета. Ничего не поделаешь: дежурный дрыхнет, пуская пузыри. Во рту у него окурок. Тогда бедняжке приходится встряхнуть его посильнее. Только после этого старик начинает приходить в себя.
— Лучше было бы оставить его в покое и стибрить деньги из кассы.
— Здравствуйте, месье, — говорит незнакомка. — Нет ли у вас чудом свободного номера?
— На сколько времени?
— На ночь.
Возводя взгляд к небу, старик произносит «о-ля-ля», а затем спрашивает: «Который час?» Наклоняется к будильнику. «Три часа?» Тогда путешественница открывает сумочку, и знаете, что вынимает оттуда?
— Марвелевскую грушу?
— Тысячу франков…
— Держите, — говорит она. — Сожалею, что разбудила вас.
Билет моментально исчезает.
— Ладно уж, ладно, — говорит дежурный. — Сейчас посмотрим… Три часа! — Сверяется с записями. — Вам номер семь подойдет?
Молодая женщина выражает недоумение.
— Есть ли там большая постель? — спрашивает она.
— Знаете, мадам, это все, что есть. С ванной и туалетом. Самый дорогой номер.
— Прекрасно! Прекрасно! Значит, там есть большая кровать.
Дежурный как-то подозрительно смотрит на нее.
— А зачем вам большая постель? Вас сколько?
— Одна, одна, но я очень устала. Я за рулем от самой Флоренции. Я люблю удобства. Когда спишь, раскинувшись, как на кресте, приходят прекрасные сны.
— Подумайте, мадам! Разве ставят маленькую кровать в номер с туалетом? Вот видите!.. Хорошо, договорились! Пятьдесят франков за ночь…
Женщина заполняет карточку: Бретеш Мари-Анж, грудь отсутствует, женского пола, однако, если угодно, можно проверить!..
— Пальцы сторожа…
— Не замужем, родилась в Пьюи в сорок седьмом году, родители часовщики, на пенсии, всеми забытые… Француженка по национальности, со всем шиком, который тому сопутствует, то есть имеет собаку, пикантна, с норовом.
— Вот ключ. Третий этаж. Лифт не работает…
Поднимается наверх. Ковры затерты до дыр, чахлые растения, обувь перед дверями, ботинки деловых людей, которые спят… Ищет свой номер, находит, зажигает свет. Мебель для надгробий, люстра из пивной. Сбросив плащ, тотчас спускается вниз.
Дежурный уже готов снова заснуть.
— Скажите, не могу ли я получить бутылку воды? Газированной? На ночь, чтобы пить ночью! Мне всегда жарко ночью. И несколько бутербродов, холодное мясное ассорти, что осталось из пирожных, сыру, огурчиков? Ничего не ела от Флоренции, понимаете? Катила как безумная.
— О-ля-ля! О-ля-ля! — Дежурный, шлепая, удаляется и исчезает на кухне, куда ведет двустворчатая дверь, чтобы мешать официанту.
Самое время. Чего и ждала путешественница. Бросается к выходу, перескакивая через ступеньки, и вылетает на улицу. Подойдя к уснувшей «диане-6», она открывает дверцу. «Быстро! Третий этаж, номер семь». Сидевшие в машине два балагура выскакивают, как чертенята, и устремляются в отель. Это мы, Жан-Клод и Пьеро, мы проникаем в коридор на цыпочках, она сказала «седьмой», входим. Господи, до чего все убого! Со смехом раздеваемся и залезаем под простыни. Из них теперь выглядывают только наши подбородки. Мы согреем ей место.
А вот и наша радость с полным подносом еды. На постель, прошу вас! Как она мила!.. И давно вы тут работаете? Принимаемся за еду… Колбаса, холодное мясо, хлеб, масло, сыр… Это очень приятные минуты… Ничего не скажешь — такова наша Франция!.. Какой букет у этого вина из Бадена! Хороший год. Достаточно подогретое… Комнатная температура. Легкий ужин после бала. Вот что такое жизнь во дворце! Это нам знакомо… Не разговариваю, не шучу, притворяюсь, что один… Нажираемся до упаду. Отличное розовое винцо… Молчаливая борьба за подставки для рюмок… Кто-то прошел по коридору. Голодранец без туалета… Мы можем не выходить… У нас самый лучший номер, со всеми удобствами… Сейчас все опробуем. Какой комфорт! Какое сиденье! Отличный рабочий инструмент. Трон для Мари-Анж. А ну присядь, малышка… Пописай… Вода течет, как из крана… Бумага… Мы знаем, что она чистеха… Туалет… Умывание… Постирушка… С недомоганием покончено… Можно быть спокойной в течение двадцати восьми дней. Джемпер высохнет за ночь на радиаторе… Ложимся… Гасим свет… Находим ее плечи, ее руки, обнявшие нас, и засыпаем, не произнеся ни слова…
— Я же бью баклуши… Мимо, тормозя в тумане, проезжают тяжеловозы… Замечательно… Вы же скачете, как блохи, от одного кошмара к другому… Меня бьют по колену… К пяти часам чувствую, как один из вас вслепую залезает на меня… Я показываю дорогу, сдаю экзамен. Но, едва оказавшись на месте, тот начинает храпеть. Так, ребята, дальше не пойдет, вам надо освидетельствоваться у невропатолога!.. Я засыпаю лишь под утро с первыми поездами, набитыми беженцами.
Утром мы просыпаемся поздно, как актеры на гастролях. Мари-Анж снимает трубку: «Побольше всего», — заказывает она. Мы прячемся в ванной.
До Энзисхейма осталось всего 180 километров. Мы будем там к обеду.
XXI
По словам мэтра Жюмо, адвоката, назначенного Жаку адвокатурой Страсбурга, он будет освобожден 15 мая в 8 часов 30 минут утра.
И вот мы с Пьеро стоим напротив тюрьмы Энзисхейма.
Целый месяц мы ждали его, не скучая ни минуты. Мари-Анж совершала чудеса в области экономного ведения хозяйства, ибо наши финансы приближались к нулю.
Тем не менее мы ели рагу раз в три дня. Она подогревала, что-то добавляла и всякий раз было еще вкуснее. Остатки не припрятывала. «Тихо, иначе вечером будете сидеть голодными». Знаете, как хочется показать ей кукиш, особенно когда имеешь дело с девственницей, не знающей предела своим желаниям. «Еще капельку, Мари-Анж! Не будь так сурова». Она гениально готовила овсянку. Артистически! С соусами — очень вкусно. «Эй, обжоры. Поумерьте аппетит! Если так будет продолжаться, я сдаюсь». Но по доброте душевной подкладывала блинов. «Вы толстеете, — кричала она. — Покажите-ка животы!» Очень по-женски! «Ошибочка, — возражали мы. — Мы скорее худеем!» — «Тогда почему вы вечно не застегиваете пояса?» — «Так удобнее! Разве не видно?» Мы не допустим, чтобы нам портили настроение. В нашем доме женщина ест стоя! Когда вообще ест…
Ночью мы тихонечко вставали и с урчащими животами и ватными ногами накладывали себе пожрать. Пока она занималась с одним в поисках своего интимного «я», другой отправлялся на поиски еды. И ничего не оставлял на блюде. После того как мы вставали, она начинала вопить: «Нет, парни, так нельзя, вы надо мной насмехаетесь! Я снимаю фартук!» Ее челка дрожала от ярости. Мы же, словно упав с небес, вытягивались перед ней по стойке смирно, прося отпустить отлить. «Надо же! — вопили мы. — Опять придираешься!» — «А может, все съели крысы?..» Обычная утренняя проработка… «Мне все ясно, я выхожу
