Скажите ему, что я очень счастлива и скоро вернусь».
— Привет!
Он протягивает нам холодную руку.
Мы едем по сельской местности.
Лицо сына Жанны мы видим в зеркальце. Он выглядит куда старше своих двадцати лет, на все тридцать. Такое впечатление, что теперь командует он.
— Я сяду за руль, — говорит.
Останавливаемся, пересаживаемся.
— Первая скорость тут…
— Знаю. Видел.
И спокойно отъезжает.
— На следующем перекрестке повернешь направо.
Его волосы начинают редеть на затылке. Наверное, еще не догадывается. В тюрьмах ведь нет трюмо. Там все по-монашески строго. Поэтому и появляются тонзуры.
— А кто такой этот агроном?
— Золотой парень, не беспокойся. Он провел два года на Кубе в качестве технического советника, и сейчас ему предстоит подписать контракт в Сьерра-Леоне.
— Почему же этот симпатичный парень не работает во Франции?
— Он только что отсидел.
— Сколько?
— Полный срок. И два года условно.
— Ладно. Все в порядке…
Он успокоился.
И вот мы уже трясемся по бурлацкой дороге.
Она ведет прямо к домику, над которым вьется дымок. Перед ним в тени стоит накрытый белой скатертью стол с цветами, принесенными с рынка, с маслом в судке, вареньем и огромным хлебом.
Выходит хозяйка полей Мари с кофейником в руке, над которым поднимается пар. Стоит в ожидании, когда мы припаркуемся, вылезем из машины, когда хлопнет дверца. И направимся к ней с Жаком.
Она смотрит на новенького, который всего двадцать минут на свободе.
По нашей просьбе Мари-Анж приоделась, накрасилась и выглядит прелестно. На ней выстиранное вчера и проглаженное утром платье. То же относится к волосам, которые рассыпались после недавнего мытья шампунем. В зубах у нее леденец, который она разгрызает перед нами. Для того чтобы намазаться, ей пришлось вытащить свои причиндалы: сурьму, тушь, все кисточки, все карандаши. Да еще полилась лавандой из трехлитровой бутыли. Хотя она не хуже пахла и перед нашим отъездом. Мы тогда волновались: вдруг машина не заведется, а вдруг его не выпустят… Еще какая-нибудь неприятность… Жак выйдет, а никто его не ждет… Ему придется тогда самому как-то выпутываться. А мы останемся в компании нашей милой, пахнущей лавандой Мари.
Пока она помалкивает, не улыбается, ждет, когда все встанет на свое место. Все мы немного напряжены. Представляемся.
— Ее зовут Мари-Анж, — говорю Жаку. — Это наша общая девушка, а теперь и для троих. Ее предупредили, она согласна. Увидишь, она не богиня, но в постели можно встретить и похуже. Самое скверное, она не умеет кончать. Зато делает все, что душе угодно, и не брюзжит при этом.
— Кофе хотите? — предлагает Мари.
— Охотно, — отвечает Жак. — Чуточку…
Он стаскивает куртку, заворачивает рукава рубашки хаки. Мари подает кофе, нарезает крупные ломти хлеба. Садимся все четверо за стол. Мы с Пьеро сразу приступаем к еде, макаем хлеб в кофе, обжигаемся, кофе так и течет по подбородку. А Жак словно аппетита лишился. Он не ест, чуть притрагивается губами к чашке. Сидящая напротив него Мари-Анж, как благонравная девушка, опускает глаза.
До нас не сразу доходит, в чем дело. Никакого ведь труда не представляет понять, что происходит в голове только что вышедшего на волю гостя. У него все на лице написано. Чего спрашивать: «Почему ты не ешь? Не вкусно? Ты болен?» Нет. Достаточно сказать Мари: «Наш новый друг хочет наверняка посмотреть дом. Проводи его». Даже не ответив, она встанет и уйдет в дом, расстегивая на ходу платье.
Новенький, пожалуй, огорошен. Смотрит на нас, как малыш, потерявший веру в рождественского деда, но вдруг убедившийся, что он существует. Да к тому же у того в мешке лежит подарок — женщина. Тепленькая. На все готовая.
— Здесь мы делимся всем, — говорю ему.
Он решительно встает. Хочет что-то сказать, но потерял дар речи. За его спиной Мари уже закрыла ставни.
— Нам это доставит удовольствие, — добавляю я. — Твоя мать была… то есть она потрясающая женщина…
Он поворачивается к дому, тихо подходит к нему: почти отступает.
— Деваха особо недурна сзади, — бросает ему Пьеро. — Советую попробовать…
Жак пытается улыбнуться, рассчитывайте, мол, на меня, затем входит в дом. Темнота поглощает его.
Тогда мы — да здравствует жизнь! — подливаем себе кофе в чашки, делаем бутерброды, где столько же хлеба, сколько и масла. За спиной благодаря нам вершится доброе дело. До сих пор мы в этой поганой жизни поступали скверно. А надо видеть и положительную сторону вещей. Перед нами молодой человек, вышедший из тюрьмы и неизвестно за что туда посаженный, не шибко опрятный, короче — обычный мужчина двадцати лет, когда можно на что-то надеяться. Хочется, чтобы он искупил вину, начал серьезно работать и обрел место в обществе. Так вот, чтобы помочь ему на этом пути — а мы хорошо разбираемся в такого рода проблеме (правонарушение, мелкие кражи), — мы и встретили его у выхода, протянув руку помощи, предложив свою дружбу. А для того чтобы внушить ему веру в жизнь, принимаем его на лоне природы и подкладываем к прогретой солнцем девушке, отнюдь не недотроге, хорошо выдрессированной, к одной из тех, которые, познав беду, хорошо понимают тех, кому плохо на свете. Ей тоже, однако, невесело жилось! Нет, право, это доброе дело, законно можем гордиться собой. Закуриваем первую сигарету после завтрака. Эта сигарета как раз вовремя отобьет воспоминания о сахаре и кофе.
Начинается прекрасный день. Канал становится настоящим зеркалом. Нам спокойно, мы расслабились, наша совесть чиста, пребывая в полном покое. Смелые воробьи слетаются на середину скатерти, чтобы поклевать крошки.
Но… Почему ничего не слышно за ставнями? Это же ненормально!.. Напрасно прислушиваемся — ни малейшего скрипа, ничего! Чем они там заняты? Бесшумно встаем и подходим к дому на цыпочках. Прижимаемся к ставням… По-прежнему ничего. Даю слово, они молчат… Нет… Раздается еле слышный шепот… Да, это тихо говорит Мари-Анж. О чем она ему болтает? О родах матери? О своих отношениях с доберманом? Слова долетают до нас вразброд… А тут, на наше несчастье, мимо проплывает баржа, настолько нагруженная, что должна задевать дно. Моряк как-то странно смотрит на нас… Отлипаем от ставен и расслабляемся. Баржа удаляется, скрываясь за тополями. Мы снова можем вести себя как хотим.
Мари-Анж больше не говорит… Лишь шепчет на ухо, и так тихо, что, даже будь мы с ней в постели, ничего бы не услышали… Ждем… До нас доносится, впрочем, какой-то шум… Мы переглядываемся с улыбкой. Ладно! Все идет нормально, все на своем месте, земля вертится… Возвращаемся к столу, чтобы погрызть фруктов… Можно вытащить удочки и проверить, не заглотнула ли рыбка крючок.
Внезапно так и застываем на месте… Удивленно переглядываемся… Не может быть, верно, Пьеро? Он страшно побледнел под своим загаром. Возвращаемся к ставням. Снова прижимаемся ушами… Мы их втискиваем в дерево… Не может быть! Повторяется стон! Настоящий томный вздох. Вздох женщины на фоне скрипа пружин… За этими ставнями находится одна Мари-Анж, — значит, это она. Но вот она
