тебя особым способом». Он вытаскивает тюбик святого крема. И сильный прелат вводит его в интимные места. «Теперь ты совсем готов принять Всемогущего!» — говорит он. Я сжимаю зубы, закрываю глаза, начался отсчет времени для космонавта. Хлоп! И буфера столкнулись. Прицепляют новый локомотив. Господа пассажиры, направляющиеся на пожизненную отсидку, в карцер, в клевые тюряги, — на посадку! Поршень заработал, вагон катится все скорее, через дыру в сортире слышен грохот колес…
Надзиратель (дежурный в пуленепробиваемом помещении). Какао с молоком недурно… Мы согреем его на печке… Приготовьте миски.
Хлыст (дышит в ухо новенькому). Чего ты так напрягся? Расслабься, малыш! Продолжай рассказ. Расскажи, как ты совершил преступление.
Новенький (со слезами в голосе, со снарядом в заднице). Я угробил ангела, я выстрелил в чудо, я осквернил любовь пулей 11-миллиметрового калибра.
Хлыст (очень заинтересованно). Из кольта? Настоящего?
«Да», — говорит новенький, который начинает жевать глянцевую подушку.
Хлыст . Не останавливайся, я совсем в отпаде от тебя.
Новенький . Я выстрелил только раз, чтобы не было грязи. Как раз между глазами. Дырка получилась четкая и чистая. Только позади на стене висела абстрактная картина, которую я никогда не видел и не покупал в галерее. И тем не менее она висела привязанная к стене. И на ней оказалась разбрызганной мозговая жидкость.
Вся аудитория дружно . И что же? Что потом?
Новенький . Потом я положил руку на телефон, прокашлялся и поднял трубку. Комиссар ответил мне очень любезно. Он подумал, что я звоню по поводу шиньона его жены, который ей нужен для бала в префектуре. «Не совсем, — говорю. — В общем, я убил Карлу».
Танцор . А до этого? Начни с начала. Насколько я понял, ты эмоциональный человек.
Новенький . В начале был премилый парикмахерский салон. Я купил его на сэкономленные у Порфирио средства. Когда имеешь пятьдесят тысяч в день, дело подвигается быстро. Через пять лет я стал сам себе хозяином. Салон назывался «Завивайтесь без остановки». Служащие были веселые, а клиенты под музыку Баха и Вивальди чувствовали себя прекрасно. Мы пользовались огромным успехом. Пришлось позвать для работы в кассе мою старую мать, а клиентуру сдерживать с помощью высоких цен. Остались только сливки общества, одни приличные дамы, которые не орут, как на рынке, которые не пахнут потом, которым можно надеть блузу, не рискуя, что она обесцветится под мышками, то есть в дорогом белье, которые встают в полдень, которые живут морковным соком с нулем процентов жирных веществ, у которых тонкая талия, — стройненькие женщины с нежной кожей, которые умеют оставаться женщинами.
Игрок (в профиль). Ты здорово многих трахал?
Новенький . Не так уж… Нескольких брошенных жен летчиков… Ну, обычный набор… До того дня, когда под Новый год подобрал Карлу…
Ханжа . Она поскользнулась?
Новенький . Еще как!.. А когда я говорю, что подобрал ее на тротуаре, я еще далек от истины!.. На тротуаре лежал ее подбородок. Точнее говоря, в канаве.
Бизерта . Шлюха?
Новенький . Даже не шлюха! Никто не украл у нее ни монеты, но она вся была покрыта гнойниками. Она гримировалась «гурмом» от Скрофюла. От него всегда появляются гнойные лишаи. Специально для бала в Сен-Луи.
Танцор . Значит, очень хотелось танцевать…
Новенький . Я как раз вышел с такого бала. Возвращался домой с танцевальной встречи Нового года. Такого чинного, что заболела спина. В довершение всего обнаруживаю, что у меня свистнули машину, «опель» последней марки. Словом, охваченный отвращением, холодом и началом опьянения, я медленно пробивался через новогодний туман, полагая, что такая прогулка может пойти мне на пользу, — ведь фараоны все равно раньше понедельника не зарегистрируют мое заявление. Стало быть, заложив руки в карманы и подняв воротник своего теплого плаща, я шел куда глаза глядят, когда внезапно с идущей под откос улочки на меня обрушивается бабка на высоких каблуках. Поскользив, как пьяный конькобежец, она сваливается в подмерзшую воду канавы. Тотчас подхожу, чтобы оказать первую помощь, осторожно ставлю ноги в лакированных «корочках» на хрупкую пленку льда, стараясь не покачнуться, — словом, думаю о чем угодно, только не о своих глазах. Так вот эта поганая сучка заставляет не отрывать от нее глаз, а глаза ведь самая хрупкая часть человека, на которые никто не обращает должного внимания. Я был всего в метре от нее, когда ее слабо болтавшиеся, как воробьиные крылья, ноги под кроличьей шубкой открыли мне в полном виде все ее женские прелести, со следами крови на бедрах… Я взволнован до глубины души. Все замирает под моим смокингом — сердце, оба легких, кровь в жилах. Заклинивается и адамово яблоко. Невидимые вирусы бомбардируют меня своими стрелами. Я весь дрожу. Мешает сбежать какой-то жар, состояние паралича. Я подхожу все ближе и дотрагиваюсь до нее дрожащей рукой. Затем беру под руку, поднимаю, ставлю на ноги. Она стонет. И только тут обнаруживаю у нее здоровенный фурункул. «Куда ты идешь?» — спрашиваю. Она смотрит, не отвечая, и как-то странно вздрагивает, словно дикое зачумленное животное. А затем, брызгая слюной, разражается ужасным смехом гиены. «С Новым годом! С Новым годом!» — слышу я. И эти слова звучат как клятва убогих из Дворца чудес Гюго.
В одно мгновение мой салон, мой успех, социальное положение, гордость мамы перестают иметь какое-либо значение. Теперь самым главным для меня становится ее маленькое, искаженное болью лицо, ее избитое тело… Мимо проезжало такси. Я подозвал его. Погрузил туда мою находку, прижимая к себе, стараясь согреть своим теплом. И вот я уже ласкаю ее завшивленные волосы… Едва приехав к себе, даю ей горячего грогу, таблетку снотворного, стаскиваю лохмотья и погружаю в пенистую ванну. Затем, закатав рукава, начинаю отмывать ее. Воду приходится менять дважды. Мне удается снять с нее всю накипь, а с помощью махровой мочалки вернуть коже лица настоящий цвет, какой бывает у ребенка. Я обливаю ее лавандой, набиваю ватой, завертываю в теплую простыню и высвобождаю волосы. Из-за снотворного она позволяет делать с собой что угодно. Все тело ее вялое, веки тяжелые. Беру ее на руки и уношу в постель, где она тотчас засыпает, сунув в рот мизинец. Я втираю ей в кожу лица обильную дозу крема с пенициллином. Всю ночь сижу у ее ног, слушая, как она бредит о какой-то бритве, которой ей угрожают. Утром вызываю врача, который устанавливает пневмонию, изнасилование и гнойный лишай. Покупаю его молчание тройным гонораром и посылаю свою португалку с рецептом в ближайшую аптеку.
Пауза… (Вот сволочи!)
