она остается неподвижной, значит, никакой работы ты не проделал. Раз стена не сдвинулась ни на йоту, результат твоих усилий равен нулю.
— Ты все-таки чуточку ее передвинул.
— Этого мало.
— Ох, не знаю! — вздохнула она. — Когда Эдисон трудился над своей лампочкой, кто-то заметил, что его следовало бы остановить: результатов никаких! Эдисон возразил, что, напротив, добился большого успеха, выяснив, что двенадцать тысяч уже опробованных им материалов непригодны для использования в качестве нити накаливания лампочки.
— Эдисон был в лучшем положении, чем я.
— И прекрасно! Иначе мы все еще сидели бы в темноте.
Честно говоря, именно в темноте мы и находились, однако ни один из нас не имел ничего против этого. Мы лежали на постели в ее спальне, из кухни доносилось пение Рибы Макинтайр. Слышались голоса переругивавшихся жильцов из дома напротив.
Вообще-то я не собирался к ней заходить. После разговора с Хольдтке я решил пройтись. Оказавшись рядом с цветочным магазином, я вдруг захотел послать ей букет. При оформлении заказа, однако, выяснилось, что его выполнят только на следующий день. И тогда я подумал, что, пожалуй, доставлю цветы сам.
Мы устроились на кухне. Она поставила букет в воду и приготовила кофе. Как и в прошлый раз, растворимый, но теперь из новой банки, более дорогой. Он сильно отличался от баланды, из которой извлекли кофеин.
Потом, без долгих разговоров, мы прошли в спальню. Риба Макинтайр пела уже довольно долго, и запись вот-вот должна была закончиться. Однако песенки стали повторяться — у кассетника сработал реверс, благодаря этому устройству он снова и снова прокручивал пленку.
Спустя какое-то время Вилла спросила:
— Ты голоден? Могу что-нибудь приготовить.
— Только если ты сама хочешь есть.
— Открою тебе секрет: никогда не любила готовить. Повар из меня никудышный, а мою кухню ты видел.
— Мы могли бы куда-нибудь пойти.
— На улице дождь. Слышишь, какой шум в вентиляционной шахте?
— С утра едва моросит. Моя ирландская тетушка называла такие дни «ласковыми».
— Ну, судя по звуку, погода стала более суровой. Может, закажем ужин у китайцев? Они не обращают внимание на погоду. Усевшись на велосипеды, как камикадзе, мчатся, если приходится, даже в град. «Ни дождь, ни снег, ни жара, ни тьма ночи не лишат вас миски курицы с грибами». Правда, мне она не нравится. Мне хочется... Тебе интересно знать, чего мне хочется?
— Конечно.
— Лапши с кунжутом, свинины, жаренной с рисом, цыплят с орехами кешью и креветок с четырьмя ароматами. Ну, как звучит?
— Этого хватит на целую армию!
— Ручаюсь — съедим без остатка. Ох!
— В чем дело?
— У тебя есть время? Уже без двадцати восемь, а пока ужин доставят и мы с ним расправимся, ты начнешь спешить на собрание.
— Сегодня я могу его пропустить.
— Точно?
— Да. У меня к тебе вопрос: что такое креветки с четырьмя ароматами?
— Ты никогда не пробовал?
— Никогда.
— Ну, мой дорогой, — улыбнулась она, — ты испытаешь огромное наслаждение.
Мы устроились за цинковым столом на кухне. Я то и дело пытался отодвинуть цветы в сторону, чтобы стало просторнее, но она постоянно меня одергивала.
— Пусть они стоят там, где я могу их видеть, — повторяла Вилла. — Места хватает.
С утра она успела сходить за покупками и, помимо кофе, запаслась фруктовыми соками и прохладительными напитками. Я пил коку. Себе она принесла бутылку пива «Бек'с», но, прежде чем ее открыть, спросила, не будет ли меня раздражать, если она выпьет.
— Конечно, нет, — ответил я.
— Лучше всего запивать блюда китайской кухни пивом, Мэтт. Ты согласен со мной?
— Ну, думаю, с этим можно было бы поспорить. Наверняка нашлись бы виноделы, которые запротестовали бы. Но нам-то какое до них дело?
— Я сомневалась, стоит ли мне его покупать.
— Спокойно открывай свое пиво, — сказал я. — Сядь и поешь.
Еда оказалась изумительно вкусной, а блюдо из креветок — истинным шедевром китайской кухни. К заказу полагались палочки, и она ими воспользовалась. Я так и не научился ими орудовать и предпочел вилку с ножом. Она же очень ловко орудовала палочками, и я не преминул ей об этом сказать.
— Это совсем легко, — ответила Вилла. — Нужно только привыкнуть. Вот попробуй.
Я попытался, однако мои пальцы оказались слишком неуклюжими. Палочки постоянно перекрещивались, и мне никак не удавалось донести еду до рта.
— Они оказались бы очень полезными человеку, сидящему на диете, — сказал я. — Странно, что попутно китайцы не изобрели вилку. Ведь все остальное вроде бы придумано ими: ложки, мороженое, порох.
— И бейсбол.
— Разве его изобрели не русские?..
Как она и предсказывала, мы съели все без остатка. Убрав со стола, она открыла вторую бутылку пива.
— Мне, наверное, надо познакомиться с основными правилами вашей программы, — сказала она. — Чувствую себя неловко, когда пью при тебе.
— Я тебя смущаю?
— Нет. Но я боюсь причинить тебе неудобство. Я сразу не подумала, уместно ли говорить, что хорошо выпить пиво под китайскую еду. И можно ли вообще рассуждать с тобой о выпивке?
— Как ты думаешь, чем мы чаще всего занимаемся на собраниях? Только и говорим о выпивке. Некоторые проводят в таких беседах больше времени, чем раньше за бутылкой.
— А разве вы не вспоминаете, как это было ужасно?
— Иногда. Но порой мы вместе обсуждаем, как это было замечательно!
— Никогда бы не подумала.
— Еще больше тебя удивил бы смех: люди рассказывают о самых тяжелых событиях в своей жизни — и вдруг принимаются хохотать.
— Трудно поверить, что об этом вообще можно спокойно рассказывать, а уж тем более — смеяться, вспоминая о таком прошлом. На мой взгляд, это примерно то же самое, что в доме повешенного говорить о веревке.
— В доме повешенного, — возразил я, — вероятно, только об этом и говорят.
Позже, когда мы вернулись в комнату, она заметила:
— Мне бы хотелось перенести цветы сюда. Но это было бы глупо. Здесь слишком тесно, им лучше на кухне.
— До утра они не завянут.
— Я веду себя как ребенок, правда? Могу я тебе кое в чем признаться?
— Конечно.
— Боже мой, даже не знаю, надо ли об этом говорить... Ну, раз уж начала... Никто никогда не дарил мне цветов.
