«Сами вы знаете, что нам, духовному чину, отец и начальник святейший патриарх. И кого он свяжет словом — того не только царь, сам Бог не разрешит! И мне без патриаршей грамоты о крестном целовании на королевское имя никакими мерами не делывать… Обещаюсь вам Богом, что хотя мне и смерть принять, а без патриаршей грамоты такого великого дела не делывать» [138].
Понятно, что Салтыков и Андронов были весьма недовольны патриархом, публичная проповедь которого была столь популярна среди москвичей, что сместить его не представлялось возможным. Оставалось жаловаться на Гермогена королю и его приближенным. Призывая Сигизмунда в Москву, Салтыков с компанией не могли писать об истинных мотивах стремительно нараставшего освободительного движения. Гораздо удобнее было приписать волнения населения и восстания городов козням патриарха.
До тех пор пока борьба против интервентов собирала силы под знамя Лжедмитрия, обвинять Гермогена в «возбуждении» народа воззваниями было нелепо. Но 11 декабря 1610 года самозванец был убит и в истории Смутного времени, по словам С. М. Соловьева, наступил крутой поворот: «Главный двигатель этого восстания, начальный человек в государстве в безгосударное время, находился в Москве; то был патриарх, по мановению которого во имя веры вставала и собиралась земля» [139]. Действительно, «Московский староста» Александр Гонсевский утверждал, что около 25 декабря от имени патриарха распространялись патриотические воззвания [140]. Об этом же писали королю под Смоленск Салтыков и Андронов. Сие мелкое доносительство среди прочих бедствий упомянуто в грамоте, написанной в Москву русскими, оказавшимися в лагере Сигизмунда под Смоленском:
«Господам братьям нашим всего Московского государства… Ведомо вам смертная наша погибель, как мы и вы дались без всякого противления литовским людем во своих городех и в уездех… И мы все, изо всех городов и из уездов, без останка и без всякого пощажения погибли и не малыя милости и пощаженья не нашли.
Во всех городех и в уездех, где завладели литовские люди, не поругана ли наша хрестьянская вера и не разорены ли Божия церкви? Не сокрушены ли и поруганы злым поруганьем и укоризною божественныя иконы и Божие образы? Все то зрят очи наши.
Где наши головы, где жены, и дети, и братья, и сродницы, и друзи? Не остались ли есмя от тысячи десятой, или ото ста един, токмо единою душею и единым телом? И та вся нашедшая нам смертная наша погибель неведомо вам: пришли есмя из своих розореных городов и из уездов к королю в обоз под Смоленеск и живем туто немало, иной больше году живет, иной мало не год, чтоб нам выкупити от плену из латынства и от горькия смертныя работы бедных своих матерей, и жен, и детей; и никто не смилуется, никто не пощадит.
А многие из нас ходили в Литву, в Польшу для своих матерей, и жен, и детей — и те свои головы потеряли; и собрано было Христовым имянем (на) окуп — и то все розграбили… Не ото многих бо предателей хрестьянских вся земля погибла, которые нашу хрестьянскую веру в разоренье и всем хрестьяном погибель для своего ненасытного грабленья свое учетно Дияволом предательство совершити хотя(т) к погибели хрестьянской.
И нынешняго году за два дни пред Рожеством Христовым [141] писали с Москвы к королю Михайло Салтыков, да Федор Ондронов, да князь Василей Мосальской, и с своими советники, что вора убили, которой назывался царевичем Дмитреем, и в то время на Москве руские люди возрадовалися и стали меж себя говорить, как бы де во всей земле всем людем соединятись и стати против литовских людей, чтоб литовские люди изо всее земли Московския вышли все до одного, на чем крест целовали.
И после того, после Рожества Христова на пятой наделе в суботу [142], писали с Москвы Федор же Ондронов да Михайло Салтыков с товарыщи, что на Москве патриарх призывает к себе всяких людей и говорит о том: буде королевич не крестится в хрестьянскую веру и не выйдут из Московския земли все литовские люди — и королевич де нам не государь!
Такие де свои словеса патриарх и в грамотах своих от себя писал во многие городы. А москвичи де посадские люди лутчие и мелкие все поднялися и хотят стоять. А те предатели пишут к королю с великим своим молением, что дал ему Бог, их службою, Москву, и ему б Москвы не потеряти! (Изменники зовут короля с войском в Москву, а русские страдальцы из-под Смоленска призывают всех православных не желать на престол королевича, ибо на сейме)… положено на том, чтоб вывесть лутчих людей, и опустошить всю землю, и владети всею землею Московскою. Зде мы немало время живем и подлинно про то ведаем, для того и пишем к вам.
Для Бога, положите о том крепкой совет меж себя: пошлите в Новгород, и на Вологду, и в Нижней нашу грамотку списав, и свой совет к ним отпишите, чтоб всем было ведомо, всею землею обще стати за православную хрестьянскую веру, покаместа еще свободны, а не в работе и в плен не розведены! …» [143]
Призыв страдальцев из-под Смоленска нашел отзыв в сердцах московских жителей, также обратившихся за помощью к «общим всем народом Московского государьства, господам братьям своим, православным крестьяном». Москвичи подтвердили, что православным «конечная погибель приходит»:
«Никто не мни и не веруй ни которому блазненному и льстивому слову, чтоб пощаженным быти. Писали к нам истинну братия наша, и нынеча мы сами видим вере хрестьянской переменение в латынство и церквам Божьим разоренье. А о своих головах что и писати вам много? Сами правду ведаете, что в тех во всех городех сделалось, где литовские люди владеют святыми церквами и над иконами образа Божья: не везде ли разорено и поругано? А вы ни един того мните, что над вами будет то же…
(Москвичи просили помощи против «немногих людей предателей хрестьянских», стремящихся изничтожить православие.)
И вам бы однолично, для всемилостиваго Бога, на него же имеем надежду, чтоб послати вам грамоту тое, что писана от братьи нашей из-под Смоленска, и сю нашу грамоту, и свой совет отпишите во все городы, чтоб было ведомо смертная наша погибель конечная.
Поверьте тому нашему письму: ей, поистине, немногие в след идут? предатели хрестьянскими, с Михаилом Салтыковым да с Федором Ондроновым с своими советники!
А у нас, православных хрестьян, в начале Божия милости, и Пречистыя Богородицы, и московских чудотворцев, да первопрестольник апостольныя церкви святейший Ермоген патриарх прям яко сам пастырь, душу свою за веру хрестьянскую полагает несуменно. А ему все хрестьяне православные последуют, лише неявственно стоят… (Грамота завершается просьбой о помощи)» [144].
Обе грамоты не датированы, подлинники их не сохранились. Они дошли в списке, приложенном к
