— Я сделала это, принц, из благодарности и уважения к маркизу, — возразила Марион. — Об этом не стоит и говорить! Я счастлива уже тем, что все так хорошо удалось. Прощайте, принц!
Камерата хотел остановить нищенку, но та быстро исчезла в темноте.
Пока Валентино с принцем спешили в отель Монтолон, Марион побежала в дом отца. Ей удалось положить незаметно ключи на место.
Рассветало, когда она оставила двор, и пока она дошла до заведения Луазона, уже настал день.
Марион была страшно утомлена, когда угрюмый привратник отворил ей ворота.
Но о побеге принца Камерата никто не догадался. На другой день донесли префекту полиции и министру юстиции, что заключенный № 73 лишил себя жизни.
Императору также доложили о случившемся.
VII. ПРАЗДНИК НАПОЛЕОНА
Карл Людовик Бонапарте старался более всего подражать своему дяде. Трудно объяснить, почему он Наполеона I называл своим дядей, а себя Наполеоном III. Он имел такое же право называть его дедом, потому что если падчерица последнего, Гортензия Богарне, была замужем за Людовиком Бонапарте, то история происхождения Карла Людовика Бонапарте покрыта мраком неизвестности.
Однако он находил для себя выгодным называть Наполеона I своим дядей и, насколько возможно, подражать ему. Он рассчитывал при этом на ореол славы, которым первый император все еще был окружен в глазах французов; он хотел заимствовать частицу этой славы, предполагая, что его положение от этого упрочится.
С болезненной заботливостью он собирал все воспоминания, долженствовавшие послужить ему в некотором роде основанием, и операция эта оказалась отличной, так как он присвоил себе даже имя. Заботясь о том, чтобы при первом возможном случае воскресить военную славу французов и шествовать даже в этом отношении по следам своего дяди, он установил 15 августа так называемый день Наполеона, который должен был ежегодно пышно праздноваться в память Наполеона I. Последний, как известно, родился на острове Корсика в Аяччио в 1769 году, 15 августа.
Французы, любящие увеселения и развлечения, очень обрадовались новому празднику (новый император хорошо понимал свой народ и умел находить его слабую сторону). Он приказал, чтобы ежегодно в этот день все императорские театры были открыты бесплатно для народа, и кроме того заботился о разного рода увеселениях, чтобы сделать воспоминание о Наполеоне I как можно приятнее.
Через несколько месяцев после рассказанного в предыдущих главах, в этот день весь Париж облекся в праздничные одежды. Все общественные здания были украшены флагами, а некоторые площади триумфальными арками, народ в праздничных платьях направлялся на Елисейские поля, в Булонский и Венсенский леса; бесчисленные экипажи и всадники оживляли широкие, прекрасные, украшенные гирляндами улицы, в церквях служили торжественные обедни, а в Тюильри собирался блестящий двор.
Но собственно праздник должен был начаться после обеда на Вандомской площади, где были устроены из завоеванных пушек огромные колонны, увенчанные фигурой Наполеона I в сюртуке и треугольной шляпе. Сама восьмиугольная площадь была окружена подмостками; ее украшали высокие мачты, убранные коронами и знаменами; а ложа для императора с супругой блистала золотом и бархатными драпировками.
Вандомская площадь и прилегающие к ней улицы населены большей частью богатыми и знатными людьми. Несмотря на это, свободные окна оставлялись родным или сдавались внаем за огромные деньги. Только у одного великолепного здания, находившегося близ императорской ложи, не было такого напора любопытных, крыша и окна были пусты; балкон, убранный драгоценными вышитыми флагами и тропическими растениями и могущий своим великолепием соперничать с императорской ложей, оставался незанятым, тогда как площадь и прилегающие улицы, а также окна окружающих строений были полны любопытных.
Час праздника наступил. Пушки уже возвестили о приближении императора. Архиепископ и духовенство двигались длинной, великолепной процессией к площади и к воздвигнутому около колонны аналою для благодарственной молитвы.
Подъезжали придворные экипажи; офицеры в блестящих мундирах рассаживались на скамьях; кирасиры, латы и каски которых сияли на солнце, расположились вокруг рядами; барабаны гремели, и гвардейские оркестры заиграли хорал.
Тогда на балконе вышеупомянутого дома, привлекшего к себе внимание многих, показался чрезвычайно высокий слуга, — это был Валентино, который, отодвинув в сторону кадки с цветами и гранатовыми деревьями, поставил несколько кресел. Как попал Валентино в этот отель, ибо отель его господина и маркиза находился на другой, отдаленной улице?
В ту минуту, как он возвратился к стеклянной двери, на балконе показалась дама и красивый, стройный мальчик. На ней была темная, чрезвычайно простая одежда и покрывало, спускавшееся с ее прекрасных черных волос; судя по образку, висевшему у нее на груди, эта дама была испанка.
Ее красота и грация обратили на нее взоры публики; всюду слышалось: какая удивительная фигура, какая красота! Она, вероятно, иностранка, и притом богатая, так как одна занимает весь отель!
Позади нее, в почтительном отдалении стояла старая служанка или компаньонка.
Иностранка, хотя и бледная, но прелестная, подошла ближе к перилам балкона. Она обратила свои прекрасные, осененные длинными, темными ресницами глаза на толпу и на аналой: возле него стояло старшее духовенство, тогда как младшее разместилось у ступеней; множество мальчиков воскуряли фимиам; заиграли трубы.
В великолепной парадной карете приближалась императорская чета с принцами и принцессами.
Но внимание народа было разделено. Если прежде присутствовавшие обращали свои взоры на роскошь, окружавшую императрицу Евгению, Людовика Наполеона и двор, то теперь многие с любопытством или с удивлением смотрели на прекрасную иностранку, стоявшую на балконе.
Под звуки шумной музыки император провел свою супругу среди придворных дам и мужчин, которые, почтительно кланяясь, давали им широкую дорогу к павильону, ступени которого были устланы коврами.
Члены императорской фамилии заняли места позади кресел Евгении и Наполеона; министры и доверенные лица сели в глубине павильона или по сторонам императорской четы.
Громкие приветственные крики встретили императорскую чету, которая, приподнявшись, ответила народу поклоном.
В эту минуту взоры Евгении упали на балкон, где стояла иностранка; императрица, казалось, была поражена, но чем? Красотой ли и простым нарядом этой дамы или тем, что она была совершенно одна на балконе великолепного дома?
Она еще раз взглянула на иностранку, как будто припоминая что-то; легкая бледность покрыла ее лицо, но исчезла тотчас, как только Евгения села рядом с императором. Людовик Наполеон тоже взглянул на иностранку, но не обменялся с императрицей ни одним словом.
Когда же начался праздник и Евгения заметила, что взоры многих прикованы к балкону, она позвала обер-церемониймейстера, указала ему на иностранку и пожелала узнать, кто она.
Несколько камергеров бросилось за префектом полиции. Мопа находился в числе придворных и уже через несколько минут стоял перед императрицей, счастливый честью удостоиться разговора с ней; он не ожидал, что ее вопрос не осчастливит его, а поставит в затруднительное положение.
Евгения встретила Мопа любезной, но холодной улыбкой.
— Один вопрос, господин префект, — сказала она тихо. — Кто эта дама на балконе?
Мопа понял, о ком говорила императрица, потому что придворные, большие любители красоты, уже давно обратили внимание на иностранку; но он не знал ее имени и, стараясь доказать свою верность и
