Его дворец стеснял его. Дикий сын свободы переехал сюда только для того, чтобы окружить Энрику роскошью и после долгого странствования дать ей постоянное убежище. Теперь его снова тянуло к степям и ущельям, которые скорее могли его утешить, нежели дворец со всеми его воспоминаниями.
Покинув город, Аццо глубоко вздохнул. Легкая рубашка заменила его богатый наряд. На нем не было никаких украшений, кроме недорогого образа. На ногах его были надеты сандалии, а короткие шаровары были украшены разноцветными бантами, как носят обитатели отдаленных полуостровов. В руке он держал гитару, на которой так чудесно умел исполнять цыганские песни.
Свой дворец он передал управляющему, который все ходил за ним, покачивая головой и называя своего господина странным. Драгоценные камни и золото он отнес на скалу Ора и там при ясном лунном свете зарыл свои сокровища в то самое место, откуда он их взял.
Кто бы теперь встретил сына цыганского князя, тот никогда бы не мог узнать в нем того дона Аццо, волшебный дворец и сокровища которого славились во всем Мадриде. Крез обратился в странствующего цыгана, на которого все смотрели очень недоверчиво. Спал он под листвой и жил вместе с дикими зверями, удаляясь от людей, подобно бродягам и разбойникам. Он не любил своей жизни и проводил ее как бы во сне, куря и играя на гитаре.
Мечты об Энрике наполняли его душу, воспоминание о ней было высочайшим его наслаждением. Он мысленно переносился к тому времени, когда она была с ним, и тем только он жил. Но когда возвращалось к нему сознание настоящего, им овладевала невыразимая тоска. Глаза его принимали дикое выражение, волосы в беспорядке падали на его лоб, и он от ярости сжимал кулаки. Тогда летел он снова в Мадрид, искал в церкви святого Антиоха и по всем улицам города ненавистнейшего демона, называемого Ая. Кто бы встретил его в такое время, тот ужаснулся бы при мысли, что этот страстный, дикий сын лесов был бы способен сделать, если бы встретил смертельно ненавидимого врага.
При такой жизни годы проходили для одиноко странствующего Аццо как месяцы. В последний день святого Франциско, о котором мы рассказывали, цыган был вечером в Мадриде. Он на один час отправился в свой дворец, где воспоминания об Энрике еще живее предстали перед ним, так что он поспешил воротиться в лес. Проходя по улицам, он думал об Ае и проклинал себя, что не нашел до сих пор убийцы Энрики. Пройдя площадь Педро, он вышел на улицу Толедо.
Читатель помнит, что мы оставили в тот вечер дочь лавочника, эту цветущую маленькую девочку, на углу улицы Толедо во власти чудовища, этого ужасного вампира, для которого высшим наслаждением было высасывать горячую кровь невинного ребенка.
Никто ничего о нем не знал кроме того, что он был человек, что лицо его было бледное, искаженное страстями и что он носил бороду. Другие распространяли самую сказочную молву об этом загадочном сластолюбце. Говорили, что тело у него человеческое, но на спине имеются черные крылья, наподобие летучих мышей, только несравненно большего размера. Некоторые даже уверяли, что он рожден от человека и дикого зверя.
Подобного рода сказки слагаются всегда, когда дело идет о чем-нибудь непонятном или о каком- нибудь ужасном преступлении, как то неслыханное злодейство, которое в ту ночь, когда цыгане шли в трактир, постигло еще другого ребенка. И то и другое преступление были так сходны, что не могло быть никакого сомнения в том, что обе девочки сделались жертвами одного и того же изверга. Весь город был взволнован таким зверским сладострастием. О вампире говорили с ужасом и отвращением.
Во всех кружках Мадрида как женщины, так и мужчины со страхом говорили об этом преступлении и не решались верить в его возможность. Каждый хотел сам удостовериться в истине этого происшествия, так что лавка купца на улице Толедо, куда принесли мертвую хорошенькую девочку, не оставалась ни на минуту пустой.
На нежной беленькой шее нашли рану, которая вместе с другими увечьями твердо убедила докторов в преступлении, и они передали ребенка альгуазилю, чтобы выяснить, отчего именно последовала смерть.
Между тем, когда освидетельствовали мертвое тело девочки, Аццо шел по улице Толедо. Глаза его сверкали страшным блеском, волосы в беспорядке окаймляли его бледное худое лицо. Дикий сын лесов шел быстро, гонимый своей безысходной тоской. Вдруг он услыхал, что кто-то быстро следует за ним. Он не знал, преследуют ли его или это просто случай. Мысли Аццо были в высшей степени напряжены. Ему тотчас же пришло в голову ударом кинжала избавиться от этого человека, который не на шутку, казалось, преследовал его. Он обернулся и при лунном свете увидел в нескольких шагах от себя темную тень в испанской остроконечной шляпе и коротеньком плаще. Аццо узнал отвратительного Жозэ — смертельного врага Энрики.
Жозэ, злобно усмехаясь, подошел к Аццо и дотронулся до его плеча. Его худое бледное лицо, искаженное страстями, выражало смущение и какое-то страшное, преступное волнение. Глаза его были широко раскрыты и налиты кровью, мускулы его лица подергивались, рыжая борода и волосы спутаны.
Аццо был в недоумении, не зная, как ему поступить с врагом Энрики, так внезапно явившимся ему.
— Ах, друг цыган! — сказал Жозэ, увлекая за собой в темный угол улицы Толедо Аццо, смотревшего на него с гневом и презрением. — Я вас было и не узнал, а у меня есть к вам поручение, для которого я повсюду искал вас. Деньги ваши, вероятно, все вышли, не правда ли? Это меня и не удивило бы, потому что любовь ваша к этой…
— Не смей произносить ее имени, мерзавец! — перебил он удивленного и ловко отступившего Жозэ.
— Тише! Разве мы пили на брудершафт, друг Аццо? В таком случае и я могу говорить с тобой на ты, — сказал Жозэ с язвительной улыбкой и дотронулся до рукоятки блестящего пистолета, — меня прислала к тебе с поручением женщина, которая имеет страстное желание тебе принадлежать.
— Говорите скорее, что вы желаете! — возразил Аццо гордо и повелительно.
— Мы, как видно, оба спешим, так слушайте же: прекрасная Ая хочет вас видеть и переговорить с вами. Что передать от вас этой прелестной женщине? Она, я думаю, ждет с нетерпением, чтобы вы хоть раз вошли в ее спальню. Был бы я на вашем месте, я бы, черт побери, не только раз, но каждую ночь ходил бы к ней.
— Где могу я встретить Аю? — спросил Аццо сурово.
— Ага! Ваша кровь тоже не ледяная! Вы встретите тоскующую по вам Аю через три дня у стены монастыря Аранхуеса.
— Аранхуеса? Разве Ая в Аранхуесе?
— Да, она там, вероятно, для того, чтобы давно желаемое свидание с вами никем не было замечено и не могло иметь последствия, — сказал Жозэ с язвительной улыбкой, — так не забудьте, цыган, через три дня у стены монастыря Арнахуеса, в тени красной развалившейся стены. Желаю успеха! А мне нужно бежать, потому что у меня есть еще важное дело, требующее исполнения в эту же ночь.
Мы знаем, что Жозэ должен был встретиться в таверне Прадо Вермудес с фамилиарами.
— Кланяйтесь прекрасной Ае, слышите, и вспомните обо мне, когда вы будете наслаждаться с ней, это будет праздник для вас, — пробормотал Жозэ, собираясь уходить, — еще одно слово! Вы мне запретили произносить имя женщины, которую вы любите, Ая же вам скажет такую удивительную вещь, что у вас сердце забьется. Желаю вам здоровья и успеха! Ха-ха-ха!
С этими словами Жозэ исчез на грязной улице, ведущей в Прадо Вермудес. Аццо долго смотрел ему вслед.
— Что она мне скажет такое про Энрику, что у меня сердце забьется? — спросил он себя. — Я буду настороже и навострю свой кинжал, он мне пригодится — эта женщина не улизнет теперь от меня!
Пробираясь сквозь мрак, Аццо пошел к воротам и, избрав проселочную дорогу, направился в Аранхуес. Ему нечего было торопиться, потому что свидание назначено было только через три дня и до Аранхуеса было всего 14 миль.
На третий день он прибыл на бесплодную равнину, на которой лежал живописный Аранхуес, осененный пальмами, каштановыми и оливковыми деревьями, как оазис среди пустыни. Роскошный замок, окруженный фонтанами и пальмами, был великолепен. Он исстари служил увеселительным местом испанских королей, поражая своей прелестью глаз путешественника, только что перешедшего пустынные равнины, лежащие между Мадридом и Аранхуесом.
