королевы…
Дамы закрыли лицо руками, другие попадали в обморок. Мужчины в страшной суматохе кричали о помощи. Король, вместо того чтобы схватить преступника, окропившего престол Всевышнего кровью королевы и неслыханно обесчестившего церковь, шатаясь, подался назад.
В ту минуту, когда уже убийственный кинжал вонзился в жертву и кровь уже обагрила белое кружево, окаймлявшее грудь королевы, монах почувствовал, как чья-то железная рука схватила его за локоть и с неодолимой силой отдернула назад. Раненая королева опустилась на руки маршала Серрано. Скрежеща зубами, в фанатическом бешенстве глядел Мерино в лицо Прима, верная рука которого удержала его преступный кинжал в последнюю минуту. Он уже не сомневался в успехе своего покушения, увидев пролитую им кровь. Живо и ловко пропустил сумасшедший монах свой острый кинжал из одной руки в другую, намереваясь проколоть им грудь своего нового врага.
Но Серрано, поддерживая королеву, в ожидании приближающихся придворных дам, закричал другу, чтобы он остерегался монаха. Прим схватил Мерино за шиворот, лишая его всякой возможности вредить кому-либо. В эту минуту с престола раздались угрожающие слова Антонио:
— Осмеливающийся бесчестить церковь и ее служителей, да будет проклят!
— Проклятие убийце Мерино! — ответили тысячи голосов громящему инквизитору.
Церковь представляла потрясающее зрелище: жалобные крики женщин, беготня адъютантов, плач приближенных. Королева-мать с супругом в ужасе приблизились к раненой королеве, Серрано и маркиза де Бевилль смачивали ее лоб святой водой. Королева открыла глаза и увидела, что Франциско держит ее в своих руках!
— О, бесценный! — шептала она ему едва внятным голосом и взором, исполненным страдания, поглядела на избранника своего сердца, а потом на мать.
Прибежавшие лейб-медики объявили, чтобы успокоить окружающих, что рана безопасна, но необходим тщательный уход за ослабевшей королевой.
Прим и Топете передали преступника дежурному караула. С трудом охраняло войско фанатика- монаха от ярости рассвирепевшего народа.
Великого инквизитора Мерино посадили в государственную тюрьму, а там Вермудес заковал его в кандалы. Согласие на это приказание Серрано с трудом вырвал от королевы. Никто другой из высокопоставленных лиц, даже Браво Мурильо, не осмелился бы выполнить этот приговор.
ДОН РАМИРО
Прежде чем мы начнем описывать волнение, происшедшее во дворце, а еще более в Санта Мадре, бросим беглый взгляд на большую государственную тюрьму Мадрида. Мы с удовольствием узнаем, что отвратительный монах, не побоявшийся пролить кровь царственной особы на самих ступенях алтаря, надежно сидит под ключом и запорами.
Вблизи от Растро находится большая площадь Изабеллы. Ее дома почти все ветхи и серы, в нижних этажах которых помещаются лавки. На площадь выходит узкая и грязная Пуэрта Мунеро. В ней тоже были низкие, неуклюжие дома с маленькими окнами. Редко увидишь в этих окнах цветок или лицо. Мрачное и тяжелое впечатление производила правая сторона улицы. В ней жили тюремные сторожа. Мрачна и неприветлива их жизнь. Они торопливо снуют по узкой улице Мунеро, когда пробьет час смены, спеша провести хоть короткое время в кругу своей семьи.
Грустную жизнь проводят эти люди. Ежеминутно страшась нападений злейших преступников, они делят с ними за ничтожную плату их тяжкое заточение. Часы отдыха и свободы скудно отмерены и определены. Постоянно мучимые своей великой ответственностью, они влачат жизнь вдали от наслаждений и радостей. Даже цвет лица от спертого тюремного воздуха и скудной пищи их желт и безжизнен. Нрав же их от постоянного общения с преступниками стал недоверчив и ожесточен. Жизнь их проходит самым тягостным образом. Покончив дежурство, то ночное, то дневное, они выходят на узкую улицу Мунеро, левая сторона которой занята высокой тюремной стеной. Они проходят через ворота в стене, у которых постоянно стоят два часовых с заряженными ружьями. Торопливо идут они по грязному, пыльному тротуару узкой улицы, к своим низким затхлым жилищам. Жены их давно поджидают к обеду. Они поспешно глотают кушанья и, усталые до изнеможения, бросаются на жесткую постель, чтобы насладившись несколькими часами сна, опять отправиться в свою тюрьму.
Если удастся пройти через постоянно запертые и охраняемые ворота, которые привратник, живущий у наружного их входа, обязан отворять всякому имеющему на то право, то очутишься на большом тюремном дворе. Прямо — здание уездного суда, где совершаются допросы и ведутся все судейские дела. В этом огромном доме бесчисленное количество комнат, проходов и казначейств. У окон крепкие решетки, обитые железом высокие двери, которые постоянно заперты. За ними опять двор с несколькими лужайками, где в известные часы по определенным дням преступникам дозволено прогуливаться и дышать свежим воздухом. Всякие помыслы о бегстве, даже самых решительных и отчаянных, безнадежно рассыпаются при виде высоких боковых стен этого двора. На заднем плане двора возвышается темно-красная высокая тюрьма. В ней бесчисленное количество маленьких отверстий и два выхода постоянно на запоре. Обе стороны, равно как и задний фасад этого превосходно укрепленного здания, тоже усыпаны маленькими решетчатыми отверстиями — доказательство того, что в нем бессчетное количество тесных камер. Из этих отверстий, у которых виднеются желтые лица заключенных, видны с обеих сторон пустые пространства, отделяющие высокую стену от тюремного двора. Задний же фасад круто поднимается над самым Мансанаресом.
Монаха, покусившегося на жизнь королевы, передали судьям государственной тюрьмы. Вермудес приковал ему к ногам и рукам кандалы с цепями, и тюремщики повели его через двор. У окон показались лица заключенных. Все хотели увидеть нового товарища, слыша зловещий звук, издаваемый гремящими цепями при малейшем движении Мерино.
Большая железная дверь, в которой ключ со скрипом два раза повернулся в замке, отворилась перед монахом. Перед ним раскрылся полуосвещенный коридор нижнего этажа. Два сторожа день и ночь стерегли его. Широкие лестницы вели к обеим сторонам верхних этажей. С трудом поднимался Мерино с одной ступени на другую, так как цепь на ногах была чрезвычайно коротка. Не малое число ступеней пришлось ему преодолеть. Сторожа привели его во второй этаж и поместили в отдаленную камеру.
С дерзким видом и нагло улыбаясь, приблизился бледный монах к тяжелой, крепкой двери предназначенного ему помещения. Глаза его зловеще светились. Один из сторожей, именно тот, которому поручены были преступники этого коридора, выбрал из своей гремящей связки ключ, подходящий к камере, отворил дверь и велел преступнику войти. Мерино беспрекословно повиновался. На его лице не видно было раскаяния. Сторож, замкнувший дверь, сообщил товарищу свое мнение о нем. Он решил, что узник номер 17 должен быть отъявленным преступником и что он будет опасаться его, ему что-то очень не понравились его злые, блуждающие глаза.
— При нем ничего не оставили, он не может повредить тебе, — ответил другой сторож, — внизу его всего обшарили. Кровавый кинжал лежит в суде, другого орудия при нем не оказалось.
— Наверное этот монах приготовился к официальному осмотру и заранее ловко скрыл, что следовало! Вспомни только, как разбойник Винато, когда уже был взят под стражу, ухитрился стащить приготовленную для часов пилку и сумел спрятать в такой части тела, где конечно никто и не думал искать!
Второй сторож засмеялся.
— Пилкой он ничего не сделает. А если бы даже и рассчитывал распилить ею железные прутья своего окна, то все-таки ему не поздоровится, если он слетит с этой вышины в Мансанарес!
— Ты уже сложил патеру, что принял нового преступника?
— Сейчас отправляюсь с докладом. Воображаю, как патер Кларет будет проклинать королевского убийцу!
Читатель припомнит, что встречался уже с этим патером в трактире «Рысь» в качестве посланника
