вместе с палачом, если преступник будет неистово упираться. Потом они накрыли окрапленные кровью доски черной материей, разложили ее на ступенях и обвернули ею плаху, которую прикрепили посередине площадки; тогда работа их была окончена.
Барабанный бой, производивший тягостное впечатление, замолк. Пласо Педро битком наполнилась народом, жаждущим зрелища. Богатые разместились в непосредственной близости от эшафота. В окнах домов и даже на плоских крышах торчат головы, тесно прижатые одна к другой. Черный эшафот, как ужасное наследие прежних столетий, возвышается среди площади при блеске яркого утра, золотое солнце разливает лучи свои на эту черную точку.
Вдруг вдали снова раздается грохот барабанов. Солдаты вывели из тюрьмы приговоренных к смерти генералов Леона и Борзо, чтобы конвоировать их в последний раз.
Страшное шествие приближается.
Впереди едет герольд, держа смертный приговор в руках, потом офицер того отделения войска, которое командировано для присутствия при смертной казни, подле него военные свидетели — дон Олоцага, дон Жуан Прим и дон Франциско Серрано, рана которого так быстро зажила, что он не мог уклониться от исполнения приказа Эспартеро. Их сопровождают барабанщики и рота солдат в парадных мундирах. Широко шагая, чтобы поспеть за ними, идут три священника с обнаженными головами, так что лысины их блестят на солнце. За ними следует множество монахов, точно так же обнажив опущенные головы. При виде генералов Леона и Борзо в народе слышится шепот. Они идут твердым шагом, гордо неся голову, без страха и колебания.
Выражение их лиц свидетельствует о том, что они приготовились к своей участи; взоры их смелы и бодры, они не вздрогнули при виде страшного эшафота, устроенного для них.
За ними шел высокий человек с черной шапкой на голове2, какую носили судьи, и с длинным черным плащом на плечах.
Никто не сопровождает его: это Вермудес, мадридский палач.
Другая рота солдат замыкала шествие, приближавшееся к черному эшафоту.
Герольд сошел с лошади, бросив поводья слуге, подошедшему к ступеням. Свидетели и офицер солдатской роты стали по обеим сторонам лестницы. Потом герольд, Олоцага, Прим, Серрано и офицер поднялись по ступеням к закрытой материей плахе, за ними проследовали монахи и священники. Когда лестница освободилась, по ней поднялся Вермудес. После всех взошли на эшафот Леон и Борзо и твердым шагом подошли к плахе. Помощники палача точно выросли из-под земли и роем окружили генералов, которые при виде их почувствовали дрожь ужаса!
И в толпе, и на эшафоте была мертвая тишина.
Герольд обнажил голову. Вермудес, подчинившись его безмолвному знаку, сделал то же.
Тогда герольд громким, далеко раздающимся голосом начал читать смертный приговор, который гласил следующее:
— Неправда! — прервал герольда дон Леон громким, твердым голосом. — Не мятежные планы замышляли мы, а напротив, планы, клонившиеся ко благу страны. За такое дело не стыдно умереть! Читайте дальше!
Шепот одобрения послышался в народе.
— Угрожавшие безопасности страны, — повторил герольд.
Вермудес передал одному из помощников черный длинный плащ и шапку, так что остался в одной куртке из черного бархата, резко обрисовывающей его мощную фигуру. Седая длинная борода его спускалась до самой груди, а лоб был так велик и округл, что почти сливался с теменем, покрытым лишь немногими белыми волосами. Глаза у него были большие, взгляд безжизненный, нос с сильной горбинкой. Во время чтения приговора ни один мускул его лица не шевельнулся. Мадридский палач уже слышал не раз те же самые слова, только с другими именами. Он хладнокровно смотрел на свои две жертвы, которым сегодня предстояло погибнуть от его руки. Привычка притупила чувства Вермудеса, она сделала его холодным, так что, исполняя свою страшную обязанность, он ни разу не испытал ни малейшего волнения, лицо его ни разу не передернулось судорогой.
Красный бархатный футляр закрывал лезвие топора, который держал в правой руке за длинную блестящую рукоятку.
— Смотрите, вот подпись и печать, — сказал герольд, — делайте, что вам приказано!
Уже помощники палача намеревались, по обыкновению, схватить свои жертвы, обнажить им шеи и потащить их к плахе, уже Серрано, Прим и Олоцага отвернулись, чтобы не видеть казни двух благородных людей, приговоренных к смерти за то только, что они осмелились пойти наперекор регенту Эспартеро, как вдруг Леон поднял руки в знак того, что хотел что-то сказать. Помощники палача решили помешать ему, народ настоятельно потребовал его выслушать, и Вермудес, во власти которого находились теперь жертвы королевского произвола, дал знак отпустить его.
Леон сделал шаг вперед. Голос его был тверд и спокоен, как будто бы он обращался с речью к своим солдатам.
— Мадридцы! Борзо и Леон идут на эшафот за вас! За вас и за Испанию! Долой Эспартеро, ему не место у трона! Он ведет нас назад, а не вперед! За вас и за Испанию положить голову на плаху нетрудно, так пусть же совершится наша казнь!
Леон был истым испанцем, гордым, мужественным даже в час смерти. Ропот послышался в толпе.
— Долой Эспартеро! — раздавалось все громче и громче.
Регентша была права, когда на балу у торжествующего герцога-победителя говорила: «Мадридский народ непостоянен!»
— Ни шагу! — воскликнул в эту минуту Леон помощникам палача. — Обойдусь без вашей отвратительной помощи, не хочу, чтоб вы задушили меня прежде, чем я буду обезглавлен. Я сам положу свою голову. Окажи мне только последнюю услугу, Вермудес, отруби ее разом!
— Будьте спокойны, прочитайте свою молитву!
— Вы также отойдите прочь от меня, монахи. Я один, без посредника, сумею говорить с моим Создателем. Станем на колени вместе, Борзо, и помолимся!
Громкие рыдания послышались в толпе.
— Это герои! — произнес чей-то голос.
— Виват генералам! Долой Эспартеро! — раздались возгласы.
Олоцага тихонько взял за руку Серрано, дотронулся до Прима и шепотом проговорил, причем его тонкие, изящные черты лица засияли священным огнем:
— Слышали вы глас народа? Это был глас Божий! Они герои!
Леон кончил молитву.
— Бедная жена моя! — сказал он дрогнувшим голосом. — Прощай, брат Борзо!
Он обернулся к плахе и, став на колени, твердо и мужественно положил на нее свою обнаженную шею. Вермудес открыл красный футляр, сверкнула сталь топора, в воздухе послышался свист. Еще секунда, и голова Леона покатилась по черному сукну к ногам свидетелей, кровь брызнула на мостовую площади. Мужчины и женщины, лихорадочно возбужденные геройской смертью Леона, обмокнули в нее свои платки.
Пришла очередь Борзо, его спокойствие и твердость духа могли цениться еще выше, потому что на его глазах свершилась казнь, страх перед которой способен поколебать самую железную волю. С
