завещанных покойным бароном. Поскольку Луиза могла приобретать все что угодно и когда угодно – а ей и в голову не могло прийти вести себя по-другому, – она была довольна.
Эдуард уже начал кампанию с целью уговорить мать вложить какую-то часть принадлежащих ей основных капиталов в программу развития империи де Шавиньи, однако он понимал, что действовать следует осмотрительно. Луиза и без того пошла навстречу, открыв ему доступ к своим бумагам и портфелю акций; сейчас они с Саймоном Шером как раз с ними работали. Но он знал, как бесполезно давить на мать, чтобы заставить ее принять важное решение. Она уклонялась от любых обязательств, как денежных, так и человеческих. Эдуард не сомневался, что чем разумнее будут его доводы, тем скорее она их отвергнет. Собственная прихоть была для нее законом.
Но, если ему не удастся убедить ее к тому времени, когда придет пора действовать, это получится у Жан-Поля. Любимому старшему сыну Луиза ни в чем не могла отказать. Это порой задевало Эдуарда, но он принимал неизбежное. Какая, в конце концов, разница: он убедит Жан-Поля, а тот уговорит мать. Придется идти окольным путем, только и всего. Занимаясь делами, Эдуард обнаружил в себе талант добиваться желаемого обиняком и с немалым удовольствием его эксплуатировал.
А вот гений ювелирного искусства – это и вправду было куда сложнее. Последнего великого художника де Шавиньи, венгерского еврея по фамилии Влачек, который обучился ремеслу в российской мастерской Фаберже, раскопал и привлек на службу отец Эдуарда. Влачек разработал коллекцию, которую де Шавиньи представили на открытии первого салона фирмы в Америке в 1912 году. Влачек был божьим даром и к тому же предан фирме: все попытки его сманить, а их было немало, не возымели успеха. Он служил де Шавиньи до начала 1930-х годов, когда ему начало отказывать зрение, и умер в войну.
Как у всякой великой ювелирной компании, у де Шавиньи имелся обширный и тщательно охраняемый архив проектов и художественных решений, восходящий к середине девятнадцатого века. К ним можно было возвращаться (что постоянно и делалось), либо используя их в первозданном виде, либо видоизменяя в соответствии с преходящими требованиями моды и вкуса. На этом архиве зиждилась вся деятельность компании. Но последняя по времени великая коллекция де Шавиньи была разработана Влачеком в конце 1920-х годов. Эдуард мечтал о новой коллекции, о таких неординарных художественных решениях, которые бы революционизировали ювелирное дело, оставили конкурентов вроде Картье далеко позади, выразили саму суть послевоенной действительности и максимально использовали новейшие технические открытия.
Подлинно великие художники-ювелиры так же редко встречаются, как любые великие художники. Эдуард знал, кто именно ему нужен: Пикассо или Матисс, у которого вместо холста и палитры будут редкие камни и драгоценные металлы; гений, призванный стать хребтом всего задуманного им предприятия. Где бы он ни был – в Америке, на Ближнем Востоке, по ту или эту сторону разрубившей послевоенную Европу границы; обретается ли он в неизвестности или учится ремеслу у какого-нибудь конкурента де Шавиньи, – Эдуард положил себе его отыскать. Он лично составил оперативную группу, которой поставил именно и только эту задачу. Его люди просочились в мастерские конкурентов, знакомились со всеми новыми коллекциями каждой крупной ювелирной компании в мире, посещали выставки дипломных работ в каждой известной школе ювелирного мастерства; они втайне советовались с опытными коллекционерами, такими, как Флоренс Гулд. Рано или поздно они должны были выйти на нужного человека. И тогда Эдуард свяжется с ним.
Он предложит ему такие условия, что тот не сможет отказаться.
Четыре года Эдуард жил работой. Он находил ее увлекательной, волнующей, бесконечно интересной и ничему – в первую очередь личным связям – не позволял себя отвлекать. Свою роль в обществе он играл с не меньшей отдачей, с таким же неугомонным напором, ибо быстро выяснил, что два его мира – заседания правления и руководство маневрами компании днем, приемы и дружеские встречи по вечерам и в конце недели – перекрещиваются и взаимопроникают. Он был повсюду желанным гостем.
Хозяйки парижских салонов лезли из кожи вон, чтобы заполучить его к себе на званые ужины, музыкальные вечера и благотворительные балы. Он посещал выставки частных коллекций и с помощью своего оксфордского друга Кристиана Глендиннинга, двоюродного брата его бывшего наставника Хьюго, начал покупать картины, чтобы пополнить оставшееся после отца непревзойденное собрание европейского искусства двадцатого века.
Кристиан, потомок многих поколений английских сельских джентльменов, чьи эстетические притязания ограничивались приобретением породистого скота, был в семье блудным сыном и паршивой овцой, когда Эдуард с ним познакомился. Он отличался вопиющей жеманностью, вызывающе педерастической повадкой, живым и глубоким умом. Когда до отца Кристиана дошло, что тот отнюдь не намерен возвращаться в их родовое имение в Оксфордшире, чтобы всю жизнь посвятить разведению племенного скота херефордширской породы, он выделил сыну небольшой капитал и умыл руки. На эти деньги Кристиан, окончив Оксфорд, приобрел маленький выставочный зал. Он устроил первую в Англии выставку американских абстрактных экспрессионистов, которую британские критики встретили презрительным фырканьем. Своему другу Эдуарду де Шавиньи он продал две картины Ротко и великолепное полотно Джексона Поллока, после чего уже не сомневался в правильности избранного пути. К 1954 году ему принадлежали одна из самых процветающих картинных галерей современного искусства на Корк-стрит в Лондоне и выставочный зал в Париже; еще один зал он собирался открыть в Нью-Йорке на Мэдисон-авеню. А Эдуард де Шавиньи, его преданный и проницательный клиент, заложил основу коллекции, с которой со временем смогут соперничать лишь собрания Пола Меллона и Музея современного искусства в Нью-Йорке.
Помимо картин, Эдуард покупал еще и лошадей – к вящему огорчению Кристиана, который отказывался понимать друга. Эдуард вложил добавочный капитал в конный завод, основанный в Ирландии еще его отцом, и нанял лучшего во всей стране инструктора Джека Дуайра, которого не моргнув глазом сманил из конюшен старого друга матери Хью Вестминстера. Однажды Эдуард, отправившись в Ирландию поглядеть, как бегает его новая кобылка, прихватил с собой Кристиана. Тот один раз приложил к глазам бинокль, заявил, что умирает со скуки, и отбыл смотреть картины. Они вернулись в Англию на новом самолете Эдуарда: Кристиан – с пятнадцатью великолепными картинами кисти Джека Йейтса, Эдуард – с твердой уверенностью, что получил победителя скачек на Приз Триумфальной арки, важнейших бегов во Франции, которые он страстно желал выиграть.
Впрочем, ехидно заметил Кристиан, его друг Эдуард – человек многогранный, а не односторонний, как было подумалось Кристиану, когда они познакомились в Лондоне. Эдуард де Шавиньи неизменно сохранял элегантность и самоуверенность, сидел ли он в ложе, слушая оперу, или стрелял на болоте куропаток. Осенью он отправлялся в Шотландию охотиться и ловить рыбу; зимой катался на лыжах в Гстааде или Сен-Морице, где у него были вложены деньги в гостиницы. Летом гостил у знакомых на какой- нибудь средиземноморской вилле или пребывал в своем доме на Коста Смеральда. Он мог остановиться в Саутгемптоне на Лонг-Айленде у американского газетного магната или же посетить в Ньюпорте дальних американских родственников. И где бы он ни находился, рядом с ним всегда была женщина, правда, не одна и та же.
Журналисты, ведущие разделы светской хроники в европейских и восточноамериканских изданиях, не успевали за ним угнаться. Кто его последняя любовница? На какой из многочисленных претенденток он в конце концов остановит свой выбор? На итальянской диве, ни одного появления которой на оперной сцене он не пропустил, целых четыре месяца верно следуя за ней от «Ла Скала» до «Метрополитен- опера»? На английской маркизе, потерявшей в войну мужа, прекраснейшей из легендарных сестер Кавендиш? На дочке потомственного богача из Массачусетса или техасского нувориша? А быть может, он возьмет в жены Клару Делюк, наименее знаменитую из его любовниц, к которой он тем не менее всегда возвращался после очередного короткого увлечения?
Естественно, он женится на француженке, утешали себя матери старых аристократических семейств, получившие безупречное воспитание в католических школах и пансионах, когда обсуждали этот вопрос в своих парижских гостиных. И не на такой, как Клара Делюк, но на одной из равных себе по положению и к тому же девственнице. Мужчина вроде Эдуарда де Шавиньи любит погулять, это все понимали, но когда речь зайдет о выборе супруги, тут уж будут предъявлены несколько иные требования.
А пока что журналисты изощрялись, мусоля проблему подарков. Эдуард де Шавиньи был истинный
