— Запишите, хотя это вряд ли вам пригодится. Я знал ее и как Гульнару Сафарову, и как Зульфию Умаробекову.
— Это тоже запишем. Она кто — вьетнамка?
— Да.
— Как оказалась здесь?
— Говорила, что сама толком не понимает. Какое-то помрачение нашло. Дескать, разумно объяснить это невозможно.
— Странно… Случалось, что и на меня помрачение находило, но дальше чьей-нибудь теплой постели я никогда не добирался, — изволил пошутить Донцов. — Чем она здесь занималась?
— По-моему, ничем таким особенным. Но деньги у нее водились.
— Кстати, о деньгах. Вы от нее много получили?
— Как вам сказать, — замялся фотограф. — Кое-что, конечно, перепало. Она ведь у меня несколько месяцев жила. То да се…
— Теперь слушайте меня внимательно и постарайтесь правильно понять. — Донцов для вящей убедительности даже ухватил фотографа за лацканы домашней куртки, от чего тот пугливо вздрогнул. — Деньги вашей Дуни замешаны в одной кровавой истории. Отбирать их у вас я не собираюсь, но взглянуть не отказался бы.
— Как же я те деньги отличу от других? У меня изрядная пачечка накопилась. — Сблизив большой и указательный палец, он показал примерную толщину пачечки.
— Это не проблема. Поищите в вашей пачечке купюры со сходными номерами. — Донцов раскрыл на нужной странице записную книжку.
— Тогда позвольте мне на минутку отлучиться в спальню.
— Отлучитесь, но без всяких фокусов. Номера запомнили?
— Обижаете. У меня же профессиональная память. — Фотограф вдруг понизил голос до шепота: — А как вы намереваетесь поступить с моим ассистентом? Мальчик ни в чем не виноват.
— Пусть выметается, — милостиво разрешил Донцов.
— Спасибо, большое спасибо! — обрадовался фотограф. Вернулся он гораздо быстрее, чем ожидал Донцов (видимо, держал деньги не где-нибудь в укромном месте, а прямо под матрасом), и предъявил две сотенные бумажки, соответствующие тем, что пропали из сейфа «Теремка».
Теперь уже не оставалось никакого сомнения, что это именно Тамарка-санитарка, ныне переименованная в Дуньку, наказала братьев Гаджиевых, положив тем самым начало еще одной криминальной войне. На этих зеленых банкнотах, возможно, еще оставались отпечатки ее пальцев, хотя срок их жизни на хорошей плотной бумаге не так уж и велик.
Тут все было ясно. Но причины, заставившие вчерашнюю вьетнамскую эмигрантку жаждать смерти коматозника Олега Наметкина, по-прежнему оставались тайной за семью печатями… Впрочем, ее причастность к убийству еще надо было доказать.
— Поосторожнее с этими деньгами, — сказал Донцов. — Возможно, кто-то из бывших хозяев продолжает их искать. Если засветитесь, вас не пожалеют.
— А вы возьмите их себе, — охотно предложил фотограф. — Как вещественное доказательство.
— К делу, которое я расследую, они отношения не имеют.
— Ну тогда просто так возьмите. В компенсацию за хлопоты. — Фотограф заерзал на табуретке. — Я все равно к ним не прикоснусь.
«А если и в самом деле взять. — подумай Донцов. — Что здесь такого? За Марусю надо расплачиваться, да и расходы впереди предстоят немалые. Цимбаларь взял бы, не задумываясь…»
В беседе наступила неопределенная пауза. Донцову вдруг припомнилась пословица «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Нет. устраивать какие-либо гешефты с этим скользким типом не стоит. Себе дороже будет.
— Заберите деньги. — сказал он сквозь зубы. — Быстро. И впредь в такие игры не играйте.
— Понял. — Фотограф накрыл деньги пустой сковородой и, как за спасательный круг, схватился за початую бутылку. — Можно?
— На здоровье.
— Красивый у вас… эксперт. — сказал фотограф, сглотнув. — Мне бы такую в модели.
— Поговорите, авось и согласится. Почему Дуня ушла от вас?
— Она ничего никогда не объясняла. Приходила и уходила, когда хотела. Заказала себе собственный ключ от дверей.
— По-русски хорошо говорила?
— Лучше нас с вами.
— А по-вьетнамски?
— Наяву никогда.
— Что значит — наяву?
— Во сне она частенько бормотала что-то такое… бям-тям-пям… А больше никогда. Во сне она вообще сильно менялась.
— Во сне все меняются, — пожал плечами Донцов. — Ничего удивительного.
— Нет, тут совсем другое дело. Поясняю на примере. Я все же мужчина. — Фотограф передернул пухлыми плечами. — И ко всякой экзотике неравнодушен. Однако все мои попытки сблизиться встречали со стороны Дуни резкий отпор. А вот со сна, в полудреме, она была совсем другая. Ластилась, мурлыкала, готова была отдаться, но, проснувшись окончательно, немедленно прогоняла меня. Как будто надевала на себя совсем другую личину.
— По-моему, это несущественно… Своих вещей она здесь не оставила?
— Абсолютно ничего. Ни пылиночки. Я даже сам удивился. Пустые флаконы из-под шампуня и то с собой унесла.
— Добавить ничего не хотите? — спросил Донцов, заслышав, как в гостиной Цимбаларь начинает насвистывать марш «Кавалерийская рысь», что означало: пора сматываться. Наверное, пришло время сдавать обратно Марусю.
— Добавить… добавить. — Фотограф задумался. — Вы хотите ее арестовать?
— Не исключено.
— Будьте осторожны. Она — оборотень. — Сделав такое в высшей степени неожиданное заявление, фотограф немедленно хлобыстнул третий стакан.
— Как это понять? — Донцов, уже успевший встать с табуретки, застыл посреди кухни.
— Как хотите, так и понимайте. Я свое слово сказал. Только она оборотень не обликом, а, так сказать, натурой… внутренним содержанием. Опять же обратимся к примеру. Я в Штатах немало лет прожил, английский язык в совершенстве знаю, но любой коп или даже уличный попрошайка легко определял, что я чужой. А она год назад прибыла сюда из глухой вьетнамской провинции, и сразу стала как своя. За исключением мордашки, конечно. Так легко обыкновенный человек к незнакомой жизни не приспособится. Поэтому я и говорю — оборотень она. Хотя людям зла не причиняет.
— Теперь уже причиняет. — сказал Донцов.
ГЛАВА 11 ДЕНЬ УДАЧ И РАЗОЧАРОВАНИЙ
Утро началось с неприятной новости. Кондаков как ушел вчера еще до полудня на поиски связей с азиатскими мафиози, так и не вернулся. Уже скоро сутки, как он не появлялся ни на службе, ни лома. И даже вестей о себе не подавал, что на него было совсем непохоже.
Многочисленная родня ветерана уже вовсю теребила руководство отдела, хорошо хоть, что до полковника Горемыкина этот слушок не успел дойти.
— Вот будет номер, если нашего деда в какой-нибудь опиумокурильне прикончили. — сказал Цимбаларь.
— Плохо ты его знаешь, — возразил Донцов. — Павла Фомича голыми руками не возьмешь.
