— Я не врач, а хозяйственник. Отсюда и моя информация… Средств на Наметкина уходило гораздо больше, чем на любого другого пациента. Для него приобреталось новейшее оборудование, приглашались консультанты из-за рубежа. Профессор возлагал на Наметкина очень большие надежды.
— Какие именно? Ведь, как я понимаю, Наметкин был психически здоров, а паралитиками ваша клиника не занимается.
— Трудно судить о том, в чем я не подкован… Эксперименты с Наметкиным попахивали какой-то, простите за выражение, чертовщиной. То, что пациент лежал без сознания в палате, еще ничего не значило. В то же самое время он мог находиться в другом месте, причем в совершенно ином облике. И даже инкогнито явиться в клинику…
— Чтобы убить настоящего Наметкина. — добавил Донцов.
— Боже упаси! Об этом никогда и речи не было. Профессор весьма честолюбивый человек. По- хорошему честолюбивый, прошу это заметить. В свое время многие его открытия по известным причинам были засекречены, а когда наступила гласность, он уже утратил на них приоритет. Возможно. Наметкин был его последней крупной ставкой. Успех эксперимента, суть которого мне неизвестна, обеспечил бы ему мировое признание…
— Или мировую власть. Вам не приходило в голову, что Наметкин для профессора Котяры то же самое, что гиперболоид для инженера Гарина. То есть некий вид абсолютного оружия.
— Вы простите, но так может рассуждать только дилетант. — Шкурдюк мог стерпеть любую личную обиду, но к доброму имени шефа относился трепетно. — Вы не знаете психологию медиков! Если каждый человек — отдельный мир, то врач — властелин миров по самой своей природе. Это вы поймете, когда окажетесь на операционном столе. Вы узрите господа бога в марлевой маске на лице и со скальпелем в руках.
— Смею нас заверить, гражданин Шкурдюк, что представителям моей профессии тоже случается брать на себя функции всевышнего. Свобода или неволя — выбор не менее суровый, чем жизнь или смерть. Это вы поймете, когда окажетесь на нарах. Поэтому не надо становиться в позу оскорбленной невинности, а тем более закатывать истерику. О видах профессора Котяры на мировое господство я говорил в чисто теоретическом плане. Его личных моральных качеств, а тем более престижа всей врачебной братии я и словом не коснулся.
— Извините, наверное, я вас не так понял.
— Будем считать, что мы не поняли друг друга взаимно… Вы лучше мне вот что скажите: профессор Котяра продолжал работать с Наметкиным и после того, как пациент впал в кому?
— Первое время чуть ли не каждую ночь. Потом, правда, немного поостыл… Но, в общем-то, кома была для Наметкина нормальным состоянием. Но на столь долгий срок, как в последний раз, он в нее никогда не впадал.
— Как отнеслись к смерти Наметкина в клинике?
— По-разному. В основном безучастно. Для нас это явление обыденное. Но были, конечно, и злопыхатели. К любимчикам сильных мира сего простой народ всегда относился пристрастно.
— Профессор сильно переживал?
— Сначала пришел в бешенство и чуть было не уволил меня. Ведь это именно я отвечаю за охрану. Полдня просидел, запершись в кабинете, и все время звонил куда-то. А потом, похоже, ему пришла в голову какая-то конструктивная идея.
— И после этого вы посетили учреждение, в котором я числюсь на службе?
— Да. — Шкурдюк, к этому времени уже немного осмелевший, вновь потупился.
— Он назвал мою фамилию заранее?
— Да.
В каком контексте?Положительном? Отрицательном?
— Сейчас уже трудно вспомнить… По-моему, Котяра о вас хорошо отозвался. Сказал, что расследованием займется толковый и опытный человек. Знаток своего дела.
— И все?
— Велел помогать вам… — красноречие, прежде так свойственное Шкурдюку, внезапно покинуло его.
— Помогать, стало быть… — повторил Донцов. — А заодно не болтать ничего лишнего и фиксировать каждый мой шаг.
— Зачем же так категорично… Вы войдите в положение профессора. Чужой человек будет рыться в нашем грязном белье. Не каждому это понравится.
— Что еще было сказано? — настаивал Донцов. — Касающееся лично меня? Не как следователя, а как человека со всеми его слабостями? Выкладывайте!
— В общем-то, я сам затронул эту тему. — Шкурдюк не находил места ни своим рукам, ни глазам. — Сказал, что утечка информации неизбежна. Многое может вскрыться до времени. Дескать, сейчас, когда исследования не закончены, нам лишняя реклама ни к чему. Нельзя давать повод для сенсации. Ну и так далее. Профессор меня успокоил. По его словам, причины для беспокойства отсутствовали. Он якобы отнесся к выбору следователя очень тщательно. Такой и захочет, да не подведет. Это про вас… Потом профессор сказал какой-то афоризм… Дайте вспомнить… Все люди смертны, но некоторые смертны в гораздо большей степени… Кажется, так…
— «Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что иногда он внезапно смертен, вот в чем фокус», — поправил его Донцов. — С чего,бы это профессор психиатрии стал цитировать профессора черной магии? Не оттого ли, что сам вступил на его скользкий путь?
— Признаться, я вас не совсем понимаю…
— И поделом! Я вас целую неделю не понимал. За дурачка меня держали. Надеялись, что я и убийство раскрою, и все ваши тайны с собой в могилу унесу.
— Вы обратились не по адресу. Я всего лишь мелкая сошка, и не собираюсь отвечать за других. — Шкурдюк отодвинулся на самый край дивана, подальше от позднего гостя.
— Дойдет очередь и до других. — заверил его Донцов. — Почему труп Наметкина кремировали еще до начала следствия? Почему уничтожили историю болезни?
— Не знаю. Меня в такие тонкости не посвящали.
— Зато я знаю. На трупе имелись следы пыток. А по истории болезни можно было вычислить, чьих это рук дело.
— Повторяю, я не врач. Но знаю точно, что никаких пыток не было. Боль Наметкину причиняли, но это было непременное условие экспериментов. Встряска. Толчок. Побудительный импульс.
— Хорош толчок, если душа из тела вылетает! Хотелось бы послушать, как вы про этот импульс на суде будете излагать. Очень сомневаюсь, что вам кто-нибудь поверит. За исключением, быть может, адвоката. Но у того профессия такая — верить подсудимым.
— Боже, зачем я только влез в это дело? — Шкурдюк обхватил голову руками, словно боялся, что его сейчас отдерут за уши.
— Если хотите остаться чистеньким, немедленно отвезите меня к профессору. Думаю, вас он примет и среди ночи. Там на месте все и решим.
— Нет. — Не убирая рук, Шкурдюк покачал головой. — Это невозможно.
— Почему?
— Профессора вы не найдете. Даже при моей активной помощи. А больше я вам ничего не скажу.
— Еще одну загадку вы мне загадали, гражданин Шкурдюк. Но эта попроще будет. Такие загадки профессионалы щелкают, как орехи. За кем это, спрашивается, машина вышла? Кто должен спуститься вниз через пять минут? Уж не профессор ли Котяра, которого ждут не дождутся в Норвегии на какой-то там конференции?
Шкурдюк смотрел прямо перед собой, и лицо его, прежде похожее на расплывшуюся оладью, окаменело.
Убедившись, что помощи от него не дождешься, Донцов пододвинул к себе телефонный аппарат и раскрыл записную книжку, где все номера были, что называется, «центровые» — звони хоть в покои митрополита, хоть в администрацию президента.
