От этих откровений волхв вновь впал в обморочное состояние. Когда Кузьма и Юрок совместными усилиями окончательно освободили его из цепких объятий колонны, за дело взялся Венедим, как и большинство светляков, имевший навыки врачевания. Массаж грудной клетки, искусственное дыхание ручным способом и несколько звонких оплеух в конце концов возымели свое благотворное действие. Волхв вновь открыл глаза, все еще хранившие безумное выражение, и едва слышно просипел:
— Пи-ить…
— По-нашему говорит! — обрадовался Юрок. — Хоть в чем-то подфартило.
— Пить, — повторил волхв.
— Рады бы, браток, угостить, да сами от жажды маемся. Уж больно здесь место сухое. — Поскольку Кузьме казалось, что смысл его слов не доходит до волхва, он склонился над беспомощно распростертым телом пониже. — Вот отдохни чуток, и вместе обмозгуем, как отсюда выбраться.
— А? — Волхв недоуменно уставился на своего чумазого спасителя, столь же похожего на обычного человека, как, скажем, крот на белку.
— Говорю, обмозговать надо, как из этой дыры наверх выбраться, — повысил голос Кузьма. — Или наше дело безнадежное?
— Нет… почему же… — Волхв зажмурился и чихнул так громко, что едва не погасил ближайший факел. — Как-нибудь выберемся…
— Вот и славненько!
ЛЕВИАФАН
Поначалу разговор у них не клеился. Во-первых, волхв пребывал в состоянии, близком к прострации, что, учитывая все случившееся с ним недавно, было в общем-то объяснимо. Хватил мужик лиха. Можно сказать, в чреве хищной твари побывал. Едва-едва души не лишился.
Во-вторых, нелегко сразу найти общий язык с человеком, родившимся и выросшим совсем в другом мире и не имевшим никакого представления о Шеоле и его обитателях. Для него проблемы преисподней были такой же тайной, как для Кузьмы — ход небесных светил.
Хорошо еще, что предки у обоих народов были общими, о чем свидетельствовало бесспорное сходство обиходной речи.
Первый вопрос, на который волхв дал более или менее вразумительный ответ, был таков:
— Как тебя зовут?
— Серко, — после некоторого раздумья ответил он.
— Имя-то не христианское, — сразу пригорюнился Венедим. — Нет такого в святцах. Надо бы его о вероисповедании подробней расспросить.
— Отстань! — цыкнул на светляка Кузьма. — Не до того. Сейчас надо про главное разузнать. Как из этой сучьей берлоги на белый свет выбраться.
С этим, конечно, были согласны все, да что проку! С какого только боку они не заходили и какие только слова не подбирали, а ничего путного добиться не могли. Начали говорить про Грань — у волхва глаза округлились от удивления. Упомянули про Черную Субботу — то же самое. Не понял он и вопросов, касавшихся пресловутых смертоносных облаков, химер, здухачей и мха-костолома.
Вот где бы пригодился такой специалист по части допросов, как Герасим Иванович Змей! Эх, не повезло бедняге!.. В двух шагах от вожделенной цели принял мученическую смерть. Надо надеяться, что святой Петр найдет ему теплое местечко при своей небесной канцелярии. Или Вельзевул в своем аналогичном ведомстве.
Как ни странно, в точку попал Юрок, наобум поинтересовавшийся, каким это образом обитатель светозарного мира угодил в столь мрачное и опасное место.
— Я провалился в ловчую яму паскудни, — сообщил волхв.
Вскоре выяснилось, что неведомая паскудня (вероятнее всего, некий особый вид химеры) имеет привычку подкарауливать людей в тщательно замаскированных норах, но не убивает жертву на месте, а для каких-то своих нужд утаскивает в подземелье.
— И никто назад не вернулся? — осведомился Кузьма, лучше кого-либо другого знавший, для каких именно нужд химеры используют живых людей.
Оказывается, что подобное бывало, хоть и редко. Паскудня, уже доставившая добычу к месту назначения, могла вдруг утратить к ней всякий интерес. Или, наоборот, две паскудни вступали между собой в схватку, и человек получал возможность ускользнуть в безопасное место.
Но в любом случае те, кто соприкоснулся с паскудней, были обречены на смерть. Они быстро чахли, высыхали, сходили с ума и даже становились опасными для своих близких. Прокляты все, кому довелось хоть ненадолго побывать в утробе левиафана.
— Где? — Кузьма и Венедим непроизвольно переглянулись. — В чьей утробе?
Серко рассказывал путано и сумбурно — то ли еще не очухался окончательно, то ли был не речист от природы.
Из его сбивчивого повествования можно было понять, что в прошлом людей было больше, чем звезд на небе, и жили они совсем иначе. Большинство из них не понимало разницы между добром и злом, а пользу свою видело в высасывании соков из матери-земли. Ради этого люди изрыли все ее тело глубокими норами, а потом заковали в железные полосы и опутали медной проволокой. Повсюду стлался ядовитый дым, гудели бездушные механизмы и даже днем горел искусственный свет.
Земля долго терпела эти издевательства, но после того, как люди стали дырявить небо и осквернили своим вторжением даже луну, она не выдержала. Из света солнца, дыхания ветра и земных испарений родился левиафан, в считаные часы пожравший почти все, что напоминало о человеке.
Уцелели лишь немногие, те, например, кто жил под самыми крышами высотных жилищ. Левиафан, сначала пожиравший все без разбора, вскоре успокоился, и по его затвердевшей шкуре можно стало ходить. Нельзя лишь соваться в многочисленные трещины и каверны, сохранившиеся на этой шкуре. Там затаилась смерть, принявшая много разных обличий. Чаще всего это оставшиеся с прежних времен испарения земли, похожие на густой белый дым.
Левиафан, как щит, прикрывающий мать-землю, всесилен. Он умеет повелевать движением облаков и по собственной воле источает из них влагу или устраивает затяжную засуху. Наверное, ему подвластна и луна, поскольку нынешний месяц не равен прежнему.
Растения и животные в большинстве своем разделили участь людей, но многие приспособились жить на шкуре левиафана, особенно собаки, козы, зайцы, вороны и некоторые виды трав. Иногда случается голод, но жить в общем-то можно. Спасает вкусный и питательный выпот, время от времени появляющийся на шкуре левиафана. Его даже можно заготовлять впрок, высушивая на солнце.
— А вы все такие… худосочные? — поинтересовался Юрок.
— Нет, — ответил Серко. — Предыдущее поколение, родившееся еще до пришествия левиафана, было кряжистым и ширококостным. — При этом он весьма выразительно глянул на своих спасителей. — Однако вселенское чудовище, положившее конец царствованию рода человеческого, по своей прихоти изменило даже основные свойства природы. Бегать и прыгать стало легче, а дышать труднее. Тяжесть, с начала времен приковывавшая все сущее к земле, ослабела. Разряженный воздух уже не защищает от губительного влияния заоблачных миров, в которых вечный огонь борется с вечным холодом. Поэтому каждый второй младенец рождается уродом, а у всех выживших вытягиваются и истончаются кости. То же самое касается растений и животных. В зарослях мака самый высокий человек прячется с головой, а обыкновенные куры научились летать не хуже ворон.
— Верите ли вы в какую-нибудь высшую силу? Молитесь ли ей? Заботитесь ли о спасении души? — Вопросы эти, как видно, буквально жгли Венедима.
Серко вновь оказался в тупике, но когда ему популярно разъяснили идею Бога, припомнил, что есть люди, истово верящие в высшее триединое существо: землю-мать, оплодотворившее ее небо, чьими глазами является луна и солнце, и их совместно прижитого сына, то есть левиафана.
Услышав столь изощренную и наглую ересь, Венедим застонал, как от зубной боли. Искренне желая
