Железный. Учти, нам терять нечего.
— Мне мои кишки давно уже без надобности. Ты меня кишками не пугай, пуганый я.
— Я тебя не собираюсь пугать, братец, — сменил тактику Яган. — Выручи! А мы за это тебе добром заплатим. — Он выразительно похлопал рукой по мешку.
— И что там такое у вас?
— Говорить боюсь, чтобы не услышал кто чужой. Но тебе, братец, до конца жизни хватит. Лишь бы служивые не отобрали.
— Это другой разговор, — буркнул староста. — Через заставу идите, так и быть. Препятствовать не буду. Ну, а дальше нам не по дороге. Немедля Отваливайте куда-нибудь. Народ вы лихой, сразу видно. Мне такие в деревне не нужны.
Застава была, как застава, я таких уже немало повидал: узкий проход в заграждениях из колючего кустарника, жидкий строй уже порядочно осоловевших служивых, мимо которого все мы должны проследовать, небольшая кучка реквизированного барахла, запах пота, браги, прокисшей каши. Новобранцы обшаривали поклажу, старослужащие принимали у них добычу, десятники высматривали в толпе всяких подозрительных личностей. Полусотенный с тусклыми знаками различия на истрепанных трусах проводил окончательную сортировку кормильцев. Наш староста не без достоинства, но с должным почтением приблизился к нему.
— Твои? — полусотенный указал на первую пару в нашей колонне.
— Мои.
И пошло-поехало: «Твои? — Мои. Твои? — Мои».
В пятом ряду шагал здоровенный мужик, почти на голову выше любого из служивых.
— Твой? — деланно удивился полусотенный.
— Мой.
— Какой же он твой? Это дезертир! В сторону его, ребята!
— Какой же он дезертир! Хоть у кого спросите! Племянник он мне! — Староста с досады даже сплюнул, но верзилу уже втащили в толпу служивых.
— И этот не твой! — Палец полусотенного указал на молодца в следующем ряду, хотя и не вышедшего ростом, но отменно кряжистого. — Да и вон та баба тоже не твоя! Спорить будешь?
— Буду! Замужняя она! Мужик ее рядом идет. И дети при них!
— Ты с кем пререкаешься? Давно бича не пробовал?
— Давно. Со вчерашнего дня! На нижней заставе всыпал такой же начальник, как ты.
— Значит, мало всыпал!
Бабу, упитанную и довольно миловидную, между тем повели под руки в сторону, и она визжала, призывая на помощь супруга. Тот, однако, равнодушно отмахивался: не ори, дескать, коли забрали, значит, так оно и надо, чего впустую верещать, и так башка раскалывается.
Дети их, целый выводок сопливых, нечесаных карапузов, каждый со своим отдельным мешком на спине, с явным интересом наблюдали за происходящим. Когда мать взвыла особенно сильно, они даже запрыгали от восторга и запели хором: «Плакса-клякса, плакса-клякса!»
И вот наступил наш черед. Меня и Головастика пропустили беспрепятственно. Взгляд полусотенного не выразил при этом никакого интереса, хотя за исконных кормильцев принять нас было довольно трудно. Следующими шли Яган и Шатун.
— Твои?
— Мои, — скривился староста, уже прощаясь в душе с вожделенными мешками.
— Какие же они твои, доходяга проклятый! Твои все вшивые да дохлые! А это смотри какие удальцы! Особенно тот, смешками!
— Да он же болотник! — обернувшись, крикнул Головастик. — Его мальчонкой в плен взяли. Грыжа у него. Он и говорить по-нашему не умеет. Эй, голозадый, скажи что-нибудь!
— Гы-ы-ы! — промычал Шатун, не поднимая головы.
— Сам вижу теперь, что болотник, — полусотенный почесал за ухом. — Жаль, конечно, скотина здоровая. Но раз грыжа, пусть себе идет. А этого дядьку в портках попридержим.
— Попрошу не хамить! — взвился Яган. Клеймо на спине могло выдать его, и он старался все время держаться к полусотенному грудью, ну, в крайнем случае, боком. — Я на войне с младенчества! Тысячами таких, как ты, командовал! Многократно награжден. По причине тяжелых ранений списан в отставку! Вот так!
— Тысяч я тебе не обещаю, — полусотенный зевнул. — Но в носильщики еще сгодишься. Указ такой вышел, носильщиков в войско набирать. Чтоб на каждого служивого по два носильщика было. Без учета возраста, пола, здоровья и прошлых заслуг. Понял?
— А ты про генерала Бахардока слышал? — грозно осведомился Яган. Это был отчаянный ход. Генерал сей давно мог числиться среди государственных злодеев. Однако в данной ситуации приходилось идти на любой риск.
— Ну и что?
— Я спрашиваю, слышал или не слышал?
— Ну, слышал…
— Так вот, одно мое слово — и он с тебя шкуру сдерет! Я к нему через три дня обещал в гости зайти! Он ждет меня, запомни!
— Передо мной здесь, случалось, и генералы валялись, — сказал полусотенный, но уже не так уверенно, как прежде. — Ты не очень-то… Раскричался… Если такой грозный, то чего с кормильцами ходишь?
— На исцелении он был, — глядя в небо, сказал Головастик. — Жила у нас старушка одна. Травами и мочой шестируких лечила. Любую хворь как рукой снимало.
— Любую? — поинтересовался полусотенный. — И прострел?
— И прострел.
— А где же она сейчас?
— Шестирукий задавил. Пожалел мочи, гадина!
— Вот именно! — подтвердил Яган. — Скончалась старушка. Но меня еще успела исцелить. И сейчас я, исцеленный, за новой должностью следую.
— Ну, следуй, коли так. Бывают и ошибочки в нашем деле. Ты не серчай.
Полусотенный, хоть и старался виду не подавать, заметно увял. Все кормильцы нашей деревни и даже несколько затесавшихся в их ряды бродяг проследовали мимо него без всякого урона. Десятника, осмелившегося полапать мешки на спине Шатуна, Яган отшил одним только гневным взглядом.
Пройдя заставу, колонна завернула на ровнягу. Навстречу ей брела другая точно такая же колонна.
— Вы откуда, братцы? — донеслось из ее рядов.
— Из Быструхи, — степенно ответил староста.
— А куда идете?
— Не знаем пока.
— Если попадете в деревню Ковыряловку, занимай четвертые хоромы от дороги. Там у меня в подполе брага осталась. Не успел забрать.
— Надо запомнить, — сказал Головастик самому себе.
— Ну все, ребята, шабаш, — староста преградил нам путь. — Дальше сами по себе идите. Я свой уговор выполнил.
— И мы свой выполним. Забирай мешки.
— Благодарствую… Что-то не больно они тяжелые?
— Не тяжелые, зато дорогие. Только откроешь их, когда рядом никого не будет. А то растащат добро.
Свет дня угасал равномерно по всему пространству, словно это не светило уходило за горизонт, а кто-то постепенно убавлял яркость невидимого небесного свода. Ни один отсвет заката не заиграл на мрачных стенах занебника. Изумрудное сияние сменилось мутной желтизной, а потом и мутными
