его, державшая нож, и левая, сжимавшая конец веревки, сошлись на уровне груди.
— Не трусь, дурак! — крикнул Яган у него за спиной. — Он же не может двинуться с места!
— Сейчас, — просипел Головастик. Его раздавленные, лишенные ногтей пальцы наконец кончили вязать узел на рукоятке ножа.
Неловко и медленно он повернулся и, снова застонав, как цепом взмахнул привязанным на веревке ножом. Похожим ударом Шатун когда-то сразил охранявшего нас служивого. Да только не Головастику с его нынешним здоровьем было браться за подобные трюки. Яган, выругавшись, — скорее удивленно, чем злобно — отскочил в сторону. Головастик заковылял вслед и снова крутанул в воздухе своим оружием, однако нож задел за потолочную балку. Яган хохотнул и отступил еще на шаг.
— Не надейся на легкую смерть, — сказал он. — Сколько бы ты ни прыгал, будет так, как решил я.
В ту же секунду нога его угодила в лужу бумажной каши. Пытаясь удержать равновесие, Яган резко взмахнул руками и грохнулся на левый бок. Головастик, не закончив начатого шага, упал на него сверху. На какое-то время кафедра скрыла от меня сцепившиеся тела. Встать я даже не пытался — знал, что не смогу. Судя по звукам, Яган боролся вяло, словно вполсилы. Головастик стонал и всхлипывал. Так они провозились минуты три. Потом наступила тишина. Струйка крови обогнула кафедру и устремилась к моим мертвым ногам.
— Он, гад, на свой собственный нож напоролся, — раздался слабый голос Головастика. — Мне даже дорезать его не пришлось…
— Все равно ты отомстил…
— Какая мне от этого радость?
— Мы стали свободными… Иди… Ползи… Позови людей… Пусть явятся знахари. Пусть принесут целебные травы… Пусть спасут нас…
— Мы никогда не выйдем отсюда. Ни одна душа не имеет права входить и выходить из этой комнаты без сопровождения Ягана. Таков указ, и его нарушение карается смертью. Меня заколют прямо на пороге, а ты умрешь голодной смертью.
— Что же нам делать?
— Неужели не догадываешься?.. Помнишь, я обещал спеть тебе поминальную песню. Несколько раз я уже собирался сделать это, но всегда что-то мешало. Теперь, чувствую, самое время. Будешь слушать?
— А это необходимо?
— Да. Это необходимо. Я должен попрощаться с тобой.
— Тогда пой.
И он запел — тихо, почти шепотом, с трудом выговаривая слова:
Он закашлялся, а прокашлявшись, долго молчал.
— Что с тобой? — спросил я. — Тебе нехорошо?
— Ничего… Горло… Если бы ты только знал, что со мной делали… Слушай дальше…
Звук, который раздался затем, нельзя было спутать ни с каким другим — так входит в человеческую плоть остро отточенный нож. Кровавая струйка у моих ног превратилась в кровавый ручей.
Прости меня, Головастик, подумал я. Прости, если сможешь. Зачем только я втравил тебя в это дело…
И еще я подумал о Ягане. В моих покоях от стенки до стенки метров двадцать — хоть танцуй. Он мог выбрать любой путь, ступить на любую половицу. Какая сила подтолкнула его к одной-единственной, роковой точке? Судьба, божий суд, собственная больная совесть?
Свет. Тьма… Вспышка. Мрак… День. Ночь… Жизнь. Смерть…
То ли это время повернуло вспять, то ли Великий Режиссер запустил пленку бытия задом наперед, то ли окончательно поехали набекрень мои мозги.
Как нестерпимо долог миг. Как безжалостно краток день.
Свет. Тьма… Вспышка. Мрак…
В такие минуты ангелы нисходят на землю и святые говорят с грешниками.
Пусть кто-нибудь снизойдет и ко мне. Светоносный Серафим или на худой конец смердящий дьявол. Лишь бы он был милостив. Лишь бы умел облегчить душу и умерять страдания. Где же вы, боги этого мира? Неужели и вы низвергнуты, осквернены, растоптаны? Тогда пусть придет Тимофей — пьяный демиург, всевышний в драной телогрейке. Кем ты, братец, был в той первой жизни? Пекарем, завхозом, инспектором районе, пенсионером-общественником, уполномоченным по заготовкам? Откуда столько жестокосердия, нетерпимости, самомнения и спеси? Кто дал тебе право думать и решать за всех? Как посмел ты
