распоряжаться чужой жизнью и смертью? Знакомы ли тебе муки стыда или укоры совести?
Что, что? А кто я сам такой, спрашиваешь ты. Сейчас никто. Засыхающее растение. Бесплодный камень. Бесплодный прах. А кем был раньше? Раньше я был Тимофеем. То есть тобой самим. Тимофеем Вторым. Тимофеем Дурачком. Тимофеем Лопоухим.
Вот не думал, что на смену мне явится такой размазня!
Не всем же дано быть Кровавыми и Грозными.
Твоя доброта хуже всякого зверства. Будь ты тверд и беспощаден с самого начала, не пришлось бы валить ветвяки. Такие, как ты, из сострадания к собаке рубят ей хвост по кусочкам. Слюнтяй! Сказано ведь было, следуй моим заветам и все будет нормально.
Нормально — для кого?
Для тебя, осел! Уж передо мной можешь не лицемерить. Разве ты еще не распробовал сладость власти? Выше этого нет ничего на свете.
Власть превращает недоумка в мудреца, урода — в писаного красавца, косноязычного заику — в краснобая, негодяя — в святошу, труса — в героя.
Даже самая маленькая власть приятна, а уж что говорить о власти безграничной. Не голод правит миром, а жажда власти. Пусть даже это власть над толпой голых дикарей. Власть — вот главное, а всякие там разговоры о благе народа, справедливости и добродетелях — чепуха. Так было всегда, так есть и так будет! А впрочем, ты и сам это знаешь…
Свет. Тьма… Вспышка. Мрак…
…Когда толстенные бревенчатые стены истаяли, как дым, и моему взгляду стали доступны неизведанные дали, населенные призрачными астральными созданиями, я понял, что смерть не заставит себя долго ждать. Тени давно умерших людей приблизились ко мне, как к равному, и исходившее от них участие смиряло мою душу. Лишь призрак Шатуна, как всегда, был хмур и насторожен.
— Разве ты погиб? — удивился я.
— Нет, я жив.
— Странно… Ты очень, изменился.
— Я стал иным. Даже имя у меня теперь совсем другое.
— Ты как будто доволен этим.
— Нет. Разве бабочка, покинувшая оболочку гусеницы, радуется? Я стал тем, кем и должен был стать с самого начала. Теперь я — Всевидящий Отче!
— Ты? Вот не ожидал! Как же это случилось?
— Едва только ветвяки рухнули, я спустился в Иззыбье. Не хочу смущать твое сердце рассказами о том, что я там увидел. Из моего Дома не уцелел ни один человек.
Трое суток я бродил в одиночестве и встречал только куцелапов, пожиравших изуродованные трупы. Однажды поутру я наткнулся на Феникса. Думаю, он специально подстерегал меня. Противиться его воле я не смог. Феникс привел меня к телу умирающего старика. Не знаю, каким образом жизнь еще держалась в нем. Грудь и живот его были пробиты насквозь, все кости раздроблены, из ушей вытекал мозг. Говорить Отче не мог, но я прекрасно понимал его и без слов. Он очень мучился, страстно желал смерти, но не мог умереть, не дождавшись Продолжателя. Быть может, он мог лежать так, не живой и не мертвый, еще очень долго.
Все случилось быстро и помимо моей воли. Наши руки, взгляды и души соединились всего на мгновение — и я превратился во Всевидящего. Я узнал все, что знал он, его мысли стали моими мыслями, его сила — моей силой. Теперь я могу на равных беседовать с Фениксами, мне понятен язык Незримых. Да и о тебе самом я теперь знаю куда больше, чем раньше.
— Всевидящим открыто будущее?
— В какой-то мере. Мы умеем предвидеть и догадываться, ведь с нами память сотен поколений, а все в этом мире повторяется вновь и вновь.
— Выходит, Всевидящие знали, что ветвяки рухнут?
— Предполагали, скажем так. Однако в их понимании будущее предопределено, и пытаться изменить его — значит, накликать новые, куда более ужасные беды. Точно так же полагают и Фениксы.
— Не думал, что ты когда-нибудь сойдешься с ними.
— Фениксов и Всевидящих связывает древняя, почти забытая тайна. Люди во многом обязаны им и своим нынешним обликом и своим разумом. Если мы можем только догадываться о будущем, Фениксам оно известно досконально. Скитаться из начала времен в их конец им так же естественно, как людям перебираться с занебника на занебник. Они обречены на вечную жизнь. Никто не знает предела их силы. Но здесь Фениксы случайные гости, как и ты. Над этим миром они не имеют власти. Бессчетное количество лет они ищут способ вырваться назад — и все тщетно.
— Так кто же тогда настоящий хозяин здесь — может быть, Незримые?
— Нет. Их могущество также имеет границы. Даже ты обладаешь качествами, которыми не обладают они.
— Что же это за качества, интересно?
— Это мне неведомо. Меня послали за тобой, и я явился. Пойдем.
— Увы. Ты пришел слишком поздно. Я уже наполовину обратился в труп.
— Не беспокойся. Делай все так, как я скажу. Верь мне. Ведь я здесь не один. Со мной таинственная сила Фениксов и запредельный разум Незримых.
— Тогда приказывай.
— Встань!
Без всякого труда я приподнялся и даже смог отодвинуть от себя тяжеленную кафедру.
Кровь Головастика, перемешавшаяся с кровью Ягана, нестерпимо жгла мои еще совсем недавно совершенно лишенные чувствительности ноги.
— Напрягись! — приказал Шатун. — Напрягись так, как будто хочешь взлететь. Рванись изо всех сил!
Я рванулся — и во все стороны брызнули осколки твердой, как гранит, смолы.
Ничто больше не удерживало меня на одном месте. Небывалая мощь ломала и коробила тело. Сейчас я мог голыми руками разметать всю Ставку, но в том не было нужды — вокруг меня громоздились одни руины.
— А теперь следуй за мной, — Шатун взял меня за руку. — Ничего не бойся и ничему не удивляйся.
Неизвестно откуда налетевший вихрь взметнул кучу праха. Что-то прошелестело над головой, закрыв на секунду свет, — и кроваво-золотистая, невыразимо древняя и вечно юная птица возникла перед нами среди запустения и скверны.
Смутно помню, как мимо меня медленно поплыли вниз ветвяки — четвертый, пятый, шестой и, наконец, седьмой, самый короткий и тонкий, на котором никто никогда не селился.
За все это время Феникс ни разу не взмахнул крыльями. Он не летел, а возносился — строго по вертикали, равномерно и плавно, как будто увлекаемый вверх невидимыми канатами. Шатун по-прежнему сжимал мою руку, словно стараясь удержать чужую, демоническую силу, все еще переполнявшую мою бренную оболочку.
Вновь я ощутил себя человеком — слабым, уязвимым, запуганным, но все же человеком — только на макушке занебника. Расстилавшееся вокруг мрачное, однообразное пространство было крышей этого мира, местом столь же непригодным для жизни, как внутренние области Антарктиды.
Ледяной ветер свистел в переплетении голых сухих ветвей. Эта серая, хрупкая, равномерно всхолмленная твердь смыкалась на горизонте с непроницаемо-тусклой полусферой, ничем не напоминавшей купол небес.
Три живых существа окружали меня — человек, наделенный нечеловеческими свойствами, бессмертная птица и мерцающий волшебным светом призрак. Птица владела тайнами времени, призрак —