Закончив чтение, он мысленно поблагодарил автора, чем, безусловно, оказал ему медвежью услугу. Еще Костя подумал о том, что человеку, посмевшему сразиться с этим чудовищем — пусть даже мертвым, — можно простить гораздо больше, чем пресловутая кукуруза, никогда не выраставшая в этих краях выше чем на метр, бесконечные «прерываемые бурными и продолжительными аплодисментами» пустопорожние речи, вышитые украинские сорочки и развал всего, что еще можно было в стране развалить.

Реакция некой трансцендентной канцелярии, ведающей расстановкой землян на всех постах, начиная от последнего нищего и кончая папой римским, не заставила себя долго ждать — отца семилетки, творца совнархозов и покорителя космоса той же осенью взяли к ногтю (народ, наивный, как дитя, бурно приветствовал это событие), а звезда усача мало-помалу вновь начала восходить.

Вот так Костя и жил. Любил битлов, Высоцкого, Че Гевару, братьев Стругацких, сборную страны по футболу, сырокопченую колбасу, вольную волю, арабских друзей-союзников и свою непутевую родину. Недолюбливал Пьеху, Александра Казанцева, подлых людей, сионистских агрессоров и перловую кашу.

Выводы делайте сами.

ГЛАВА 10. КАТОРГА

Поезд гудками судьбу материл,

Нас на перрон ссадили.

Кругом расстилался чужой материк,

Самая глубь Сибири.

Здесь звезды светили наоборот,

Туман над сопками вился.

И тут я понял — переворот

В моей судьбе совершился.

Отсюда Дели ближе, чем Брест.

Те сопки — уже в Китае.

Шесть тысяч верст — в этом что-то есть,

Вот ведь беда какая…

Эти строки экспромтом родились в бритой наголо Костиной голове светлой июньской ночью, когда на глухом разъезде Транссибирской магистрали воинскую команду, в которой он состоял, перегружали из теплушек в крытые армейские грузовики.

Весь долгий и тряский путь они горланили песни и бутылку за бутылкой пускали по кругу водку, купленную на последние — и уже ненужные — деньги в ресторане иркутского вокзала. Сержанты, по двое сидевшие в каждой машине, веселью не препятствовали, но и участия в нем демонстративно не принимали. Костя случайно перехватил взгляд одного из них, искоса брошенный на новобранцев, и столько в этом взгляде было равнодушного презрения, что его мороз по коже продрал. Так, наверное, римские легионеры смотрели на пленных галлов или фракийцев.

Наконец машины замедлили ход, и передняя требовательно просигналила. Под шинами зашуршал асфальт. К этому времени чистая вода рассвета уже окончательно растворила ночной сумрак, и Костя, сидевший впереди, у самой кабины, через щелку в брезенте обозрел местность, которая на ближайшие пару лет должна была стать для него домом, школой и каторгой одновременно.

Представшая его взору картина могла ошарашить кого угодно. За бетонным забором, увенчанным козырьком из ржавой колючки, тускло поблескивали серебристые купола, своими размерами мало в чем уступающие египетским пирамидам, а между ними торчал лес антенн самых немыслимых размеров и конфигураций.

Сырое и серое земное небо печально взирало на всю эту зловещую марсианскую технику.

Дальнейшие события этого памятного дня разворачивались с бездушной механической слаженностью, свойственной тюрьмам, казармам и убойным цехам мясокомбинатов. Рекрутов загнали в унылое кирпичное строение, о назначении которого красноречиво свидетельствовали высокая закопченная труба и закрашенные известкой окна. (Многочисленные смотровые щели, проделанные в матовой поверхности стекол, указывали на то, что здесь раз в неделю проходят помывку офицерские жены и дочки.) Тут их заставили раздеться, недостриженных достригли, пьяных кое-как протрезвили, после чего всех загнали под горячий душ, снабдив предварительно крошечными кусочками хозяйственного мыла.

Тем временем целая свора старослужащих, именовавшаяся «комиссией по утилизации неформенного вещевого имущества», отдирала подметки у их ботинок и кромсала на лоскутья их пиджаки и брюки, отдавая, впрочем, приоритет вещам поплоше. Как только двое заспанных офицеров, назначенных приглядывать за порядком, вконец раззевались и вышли на воздух покурить, разрушительная деятельность мгновенно сменилась созидательной — все годное для ношения барахло было упрятано в заранее приготовленных тайниках. Затем настала очередь багажа. Тут уж пошло натуральное мародерство. Одеколон, электробритвы, консервы и чай как ветром сдуло. В одном из чемоданов обнаружилось громадное количество пилюль и таблеток. «Колеса! — уверенно заявил какой-то ефрейтор, распихивая лекарства по карманам. — Ну и побалдеем!» На возвращающихся в предбанник голых хозяев всего этого имущества внимания обращалось не больше, чем на мокриц, копошившихся в углублении водостока. Да и недосуг было новобранцам бросаться сейчас на защиту своего немудреного барахла — коптеры уже приступили к раздаче обмундирования. Действовали они по принципу «Бери, что дают».

— Как же я это носить буду? — удивился Костя, примеряя галифе, необъятные, как порты Ильи Муромца.

— Ничего, с кем-нибудь поменяешься, — хладнокровно ответили ему.

— А почему кальсоны без пуговиц?

— Потому, что ты рылом не вышел, — окончательно срезал его коптер, который лично своим рылом мог законно гордиться — не во всякий унитаз оно бы пролезло.

Особенно туго пришлось болезненно-полному мальчику интеллигентного вида (похищенные лекарства, надо полагать, принадлежали именно ему). Обрядить толстяка кое-как обрядили, но вот с обувкой вышел конфуз — перед его пухлыми икрами спасовали самые просторные кирзовые голенища. Два дюжих коптера, словно инквизиторы, пытающие еретика с помощью испанского сапога, рыча от злости, трудились над ним — и все тщетно! Выход был найден по-армейски простой. Плачущего мальчика всунули в огромные постовые валенки, в коих ему пришлось впоследствии проходить по жаре целую неделю, пока гарнизонный сапожник не вставил клинья в сапоги подходящего размера.

Часам к восьми новобранцы были кое-как экипированы. Их строем погнали на завтрак, калорийность которого, рассчитанная на строго научной основе, была основательно поубавлена стараниями начпрода, завстоловой, поваров и еще великого числа других людишек, к пищеблоку никакого отношения не имевших, но постоянно возле него ошивавшихся.

Если (условно говоря) для бойцов-первогодков солдатская служба, которую и так-то медом не назовешь, имеет вкус пота пополам с черным хлебом, то для новобранцев, прямо от маминой юбки угодивших в учебную роту, или, как принято говорить, — «в карантин», она оборачивается полынью и уксусом. Никогда в жизни, ни до, ни после этого, Косте не приходилось слышать ничего более отвратного, ничего более неприемлемого его организму, чем молодецкий выкрик дневального «Р-р-рота, подъем!», Этот вопль разделял бытие на спасительный сон и жуткую явь, он возвращал душу, сумевшую за ночь вкусить толику покоя, в ноющее, не успевшее отдохнуть тело. Все последующие шестнадцать часов состояли из построений, проверок, осмотров, марш-бросков, подтягиваний на перекладине, вдалбливания уставов, рытья траншей, уборки туалетов, хорового исполнения строевых песен душераздирающего содержания и бессмысленной, выматывающей шагистики, после которой просоленная потом гимнастерка стояла колом.

Краткой разрядки нельзя было достичь даже в нужнике, ибо посещать его можно было только с

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×