Над дальнейшей судьбой этого сомнительного лакомства они раздумывали недолго. Наиболее реальным претендентом на него был сержант комендантского взвода Самцов, давно опостылевший Тяпе еженощными визитами. Налившись дармовым чаем, он добра не помнил и при каждом удобном случае пытался уличить своего кормильца в хищении сахара и заварки.
(Следует отметить, что характер Самцова изменился в худшую сторону не без влияния заведующего столовой старшины Перепадова, у которого тот начинал службу в должности повара. Однажды вечером Самцов решил искупаться в котле-автоклаве, предназначенном для приготовления супов, каш и других жидких блюд. Разомлев в теплой водичке, он не заметил, что в столовую с инспекционным визитом явился Перепадов, внешним видом весьма напоминавший знаменитого комдива Чапаева. Некоторое время он молча смотрел на обнаглевшего повара, который тоже не издавал никаких звуков, а затем закрыл и тщательно задраил герметичную крышку котла, своим устройством напоминавший входной люк подводной лодки. Оказавшийся в полном мраке. Самцов ощутил, что вода начинает медленно закипать. Конечно же, Перепадов не собирался сварить его живьем. Действия старшины носили сугубо воспитательный характер. Выждав минут десять, он открыл крышку и, подозвав дежурного по столовой, шутки ради сказал ему, что картошку и крупу можно уже закладывать, а вот перец и лавровый лист еще рано.
Однако Самцов повел себя после этого странно: мало того, что стал заикой, да еще и сон совершенно утратил. При одном виде здания столовой он падал в обморок, за что был признан профнепригодным. Впрочем, подходящую должность ему вскоре нашли — истопником при караулке. Так он и жил в ней, как цепная собака в будке, питаясь исключительно сухим пайком. Не обремененный сном и излишним пищеварением, Самцов всего себя посвятил святому служению Уставу караульной и гарнизонной службы. Обмануть, подкупить или уговорить его было невозможно. Особенно часто приходилось страдать от его притеснений нечистым на руку Тяпкину и Жмуркину.)
Вызванный Тяпой по внутреннему телефону, Самцов вскоре явился. Шинель его, заменявшая одновременно и одеяло и матрас, выглядела соответствующим образом, а на голове, несмотря на холод, косо сидела вылинявшая пилотка. Глаза, запавшие глубоко, как у мертвеца, лихорадочно блестели. Он, конечно же, не верил в доброту Тяпы, но кофе от него тем не менее принял. Выглядел сей напиток как настоящий, был подслащен, а не посолен, на табуретке не лежали канцелярские кнопки, да и других явных подвохов не наблюдалось. Отощавший на сухомятке Самцов навалился на неожиданное угощение, как солдат на Дуньку. Когда в стакане всплыл первый дохлый таракан, он спокойно выловил его ложечкой и положил на край стола. Так же поступал, со вторым и с третьим. После появления четвертого Самцов немного задумался, а затем копнул ложечкой поглубже. На поверхность она явилась переполненная добычей, как рыбацкий невод на Ньюфаундлендской банке. Тяпа схватился за хлебный нож, а Костя за ножку ближайшей табуретки. Однако эксцессов не последовало. Пробормотав «С-с-спас-сибо, с-с-сволочи», Самцов жестом римского патриция запахнул свою жуткую шинель и гордо удалился. В чайной он действительно больше никогда не появлялся.
Среди солдат в ту пору ходила хохма, обещавшая досрочный дембель тому, кто уничтожит не менее миллиона тараканов. Костя, действуя как химическими, так и механическими средствами, лишил жизни куда большее количество ночных мародеров (это даже не считая съеденных им), однако свой срок отбарабанил от звонка до звонка.
ГЛАВА 15. ИДИОТ
Тараканы были неистребимы в силу своей многочисленности, бешеных темпов размножения и способности скрываться от преследователей в любой щели. Майор Щербенко существовал в единственном и уже сильно подпорченном экземпляре, по причине возраста к размножению был вряд ли пригоден, радикулит не позволил бы ему залезть даже в окоп полного профиля, но вреда людям, а в особенности Косте Жмуркину, он причинил значительно больше, чем все на свете тараканы, вместе взятые.
Поговаривали, что до того, как стать строевым командиром, Щербенко слыл авторитетом в области радиолокации и даже совместно с весьма обширной группой соавторов написал один из первых учебников на эту тему. Но потом с ним что-то случилось. Не то вертушка радарной антенны задела его по голове, не то он сам сунул эту голову в активную зону излучателя высокочастотных импульсов. В госпитале, однако, выяснилось, что, кроме головы, у Щербенко ничего другого не пострадало, а эта часть тела, как известно, для офицера не самая главная, тем более если глотка продолжает успешно функционировать. (Всем еще памятен был анекдотический случай, когда абсолютно неграмотный человек, до восемнадцати лет пасший баранов на Кавказе, впоследствии дослужился до полковника, и не где-нибудь, а в железнодорожных войсках. Диплом о высшем образовании и все нужные справки чадолюбивый отец купил ему на базаре в Нальчике перед самой войной.) Правда, измерительную станцию Щербенко не доверили, но роту дали. С тех пор учебник радиолокации, с которого за давностью лет сняли гриф «Секретно», всегда лежал на столе в ротной канцелярии. Время от времени Щербенко начинал читать его, морща лоб и шевеля губами, но дальше второй страницы введения еще ни разу не добрался.
Всех своих бойцов, а равно и младших офицеров он люто ненавидел, как злой и завистливый горбун может ненавидеть стройных красавцев. Рота, за исключением нескольких прирожденных подхалимов, отвечала ему пылкой взаимностью.
Однажды на утреннем построении (дело было сразу после мартовского праздника) он произнес перед личным составом следующую страстную речь:
— Не буду скрывать, товарищи, кое-кто из вас поздравил меня по почте с Международным женским днем. Вы пишете, что хотя я и не имею отчетливых женских половых признаков, но, несомненно, могу быть отнесен к этой части человечества, поскольку являюсь проституткой и этой самой… как ее… язык не поворачивается произнести…
— Блядью, — тихо подсказал кто-то из задней шеренги.
— Вот-вот, именно ею. Старшина, быстренько найдите мне этого говоруна… Так вот, товарищи, ваше внимание мне, безусловно, лестно. Но ложный авторитет мне не нужен! Хватит того, что моим именем туалеты расписывают. Попрошу авторов злопыхательских посланий добровольно явиться в канцелярию. Иначе графологической экспертизе будет подвергнута вся рота! А теперь — разойтись!
Хохоча в кулак над подобным образцом армейского красноречия. Костя направился в туалет, который действительно был украшен афоризмами типа «Щербенко — пень с глазами», «Очко имени майора Щербенко», «Щербенко — мультивибратор», но неожиданно наткнулся на ротного, по какой-то причине задержавшегося в коридоре.
— А вы чему злорадствуете? — строго спросил он. — Что я сказал смешного? А ну, за мной!
Пришлось Косте в канцелярии попеременно правой и левой рукой несколько раз написать «Щербенко — сука драная», прежде чем обвинение в попытке дискредитации чести и достоинства командира было с него снято. Однако он крепко запал в память ротного, хоть и поврежденную, но именно в силу это цепкую как репей.
Вторая их стычка носила лингвистический характер. Как и многие впавшие в детство люди Щербенко придумывал новые слова или до неузнаваемости искажал смысл слов общеупотребительных: лопату он называл ковырялкой, молоток — стукачом, рубанок, соответственно, — строгачом, а корову — мычалкой. «Ну что, братцы, насупились?» — ласково спрашивал он в столовой, когда рота приканчивала первое блюдо. После завершения обеда следовала команда: «Кто уже окомпотился, выходи строиться!» Особенно возбуждало его красноречие какое-нибудь чрезвычайное происшествие в роте, например, самоволка или залет по пьяному делу. Обращаясь к провинившимся, Щербенко от избытка чувств едва не рыдал:
— Дегенераторы! (Вместо «дегенераты».) Курвиметры! (Очевидно, он полагал, что это мужской род от «курвы», хотя на самом деле так назывался прибор, используемый в картографии.) Жопуасы! (Усилительная форма от «папуасы».) Целкомонадзе! (Данный неологизм относился к кавказцам, которых в роте было предостаточно.) Гондоны штопаные! (Вот уж это было солдатам близко и понятно.) Откобелились и отсучились! (По аналогии с «оттянулись».) Спились и скурвились! Продали родину за стакан вонючей сивухи и кусок сраной кишки! (Имелось в виду влагалище.) Стыд вам и позор!
