Публика стала топотом и свистом выражать свое недовольство, однако на сцене вновь появился струнный квартет. Музыканты заиграли что-то из классического репертуара, но опять не Глюка, потому что у Кости появился нервный тик.
Занавес опустился, скрыв от народа стол президиума, однако Элеонора Кишко звонким голосом успела объявить, что все присутствующие, кроме тех, кто получил именные пригласительные билеты на банкет, могут быть свободны.
Костя пригласительный билет не получил по причине своего неопределенного статуса. Вершков — благодаря скандальной известности, Бубенцов — в силу своих сомнительных политических взглядов (ну как ты посадишь белоказака за один стол с ветеранами войны и труда?).
До глубокой ночи из банкетного зала, расположенного на десятом этаже, раздавались патриотические песни и доносился звон посуды.
Костя, измученный вынужденной трезвостью и бессонницей, ощущал в себе недобрые чувства, направленные, естественно, против руководства ТОРФа. Для Верещалкина со компанией это была добрая примета, гарантирующая их детищу удачу и процветание.
ГЛАВА 8. СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА
Вечно длятся только пытки адовы, а пытки земные рано или поздно заканчиваются…
Закончился и банкет, так взбесивший всех, пролетевших мимо. Последним умолк голос Верещалкина, лихо распевавшего любимую песню Костиного детства — «Артиллеристы, Сталин дал приказ…».
В Доме литераторов наступило относительное затишье, а сон все не шел к Жмуркину. То же самое происходило и с Вершковым. Он несколько раз вставал, уходил куда-то, но всякий раз возвращался в еще более мрачном расположении духа.
Спал (хоть и тяжело, с мученическим храпом) один только Бубенцов. Негоже было сотнику, пусть и сомнительному, страдать барской болезнью — бессонницей.
— Чем бы заняться? — ломал голову Вершков. — Поддачи до утра мы не найдем, это ясно. Как убить время? Нагадить Топтыгину или Верещалкину под дверь? Не поймут… Азия-с… Да еще не дай бог Катька в дерьмо вступит. Не видать нам тогда помощи…
Вершков стал машинально перебирать газеты, кучей лежащие на столе, и внезапно какая-то идея озарила его забубенную головушку.
— Давай устроим ночь голой правды! — воскликнул он. — По типу «ночи длинных ножей», но только без крови. Кратко охарактеризуем каждого из этих козлов, мнящих себя писателями, а характеристики вывесим на дверях номеров. Завтра весь семинар обхохочется.
— Попробуй, — пожал плечами Костя. — Только боюсь, что я тебе не помощник. Тут с умом надо действовать. Чтобы получилось едко, оригинально и кратко. А у меня нынче голова не варит.
— Голова тут как раз и не нужна, — горячо возразил Вершков. — Обойдемся ножницами и мылом вместо клея… Чем всегда славилась наша пресса, так это содержательными заголовками. Они на любой случай жизни годятся. Вот послушай. — Он развернул первую попавшуюся газету. — Начнем с политических событий… «Очередные происки сионистов». Для Мендельсона и Лившица подойдет идеально. «Мрачная тень Гиндукуша» — это для Хаджиакбарова и Абдуллаева.
Идея Вершкова неожиданно заинтересовала Костю. Он тоже взял газету и стал бегло просматривать заголовки. Удача поджидала его уже на первой странице.
— «Кто запустил руку в народный карман?» — вслух прочел он. — По-моему, это подойдет нашему финансовому директору.
— Я для Катьки уже другой девиз подобрал? — «Деньги мафии». Она, конечно, обидится, ну да ладно. Еще нужно доказать, чьи это шуточки.
Работа закипела. Вершков орудовал маникюрными ножницами, а Костя перочинным ножом. Скоро весь пол номера покрылся обрезками газет.
Затем, сверяясь с записной книжкой Вершкова, в которую он предусмотрительно занес координаты всех участников семинара, друзья обошли Дом литераторов, поднимаясь с этажа на этаж. Мыло действительно с успехом заменяло клей, а главное — не могло попортить полировку дверей.
Часам к пяти утра операцию можно было считать законченной. На дверях каждого номера красовалась полоска бумаги — где размером побольше, где размером поменьше. Не все, конечно, удалось так, как хотелось бы. Некоторые заголовки били точно в цель, другие можно было назвать удачными только наполовину.
Верещалкин удостоился девиза — «Палач талантов». (Критическая заметка о директоре средней школы, развалившем внеклассную работу.)
Элеонора Кишко — «Ударница секс-труда». (Фельетон о столичных путанах.)
Чирьяков — «Человек ли он?» (Колонка уголовной хроники, повествующая о задержании убийцы- маньяка.)
Савлов — «Ты чужой здесь». (Нравоучительный рассказ об отце, четверть века назад бросившем семью и на старости лет попытавшемся вернуться назад.)
Гофман-Разумов — «Каплун, фаршированный потрохами». (Кулинарный рецепт.)
Балахонов — «Нужна ли ученому совесть?» (Материалы дискуссии среди выпускников вузов.)
Литовец Бармалей — «Типичный представитель болотной фауны» (Очерк о жизни тритонов.)
Украинцы Захаренко и Петриченко — «Последние потомки гетмана Мазепы». (Статья исследователя-краеведа.)
Одна космополитка с внешностью вампирессы, задатками бисексуалки и взглядами феминистки — «Стрелец и Дева дружат Раком». (Астрологический прогноз. Честно признаться, здесь Вершков и Жмуркин немного слукавили, удалив предлог 'с', имевшийся перед последним словом.)
Плодовитый романист, весьма популярный у нетребовательной публики, рано облысевший любитель клубнички — «Плешивый щеголь». (Воспоминания современников об Александре Первом.)
Две восточные женщины, Зейнаб и Салимат, при первом же взгляде на которых невольно возникала мысль о позитивной роли такой национальной одежды, как чадра — «Верните их домой». (Надпись под фотоснимком, изображающим английских «томми», патрулирующих улицы Ольстера.)
Дама с ангельским ликом и мятущейся душой несостоявшейся валькирии, покровительница всех молодых авторов, Маргарита без Мастера, Гала без Дали, Жозефина без Наполеона — «Помни о семейных узах». (Напутствие заведующей ЗАГСом молодоженам.)
Досталось на орехи и более мелкой сошке.
Дабы не вызвать подозрения разобиженных семинаристов, Вершков налепил дразнилку и на свою дверь — «Осел, козел и косолапый мишка…» Такое название носил спортивный репортаж о крайне неудачной игре нашей хоккейной сборной.
В постель оба они легли с чувством выполненного долга и сразу уснули как младенцы.
Разбудила их брань Бубенцова, раздававшаяся из-за полуоткрытой двери.
— Какая это тварь постаралась? Узнаю — прибью!
— Ты их шашечкой, шашечкой, — невинным голосом посоветовал Вершков. — А что, кстати говоря, случилось?
— Поклеп на нас навели! Обозвали самыми распоследними словами!
— Интересно бы послушать.
— Нате, сами читайте, — вернувшись в комнату, Бубенцов швырнул Вершкову смятую полоску газетной бумаги. — Осел, козел и косолапый мишка… Прямо как у Крылова. Ну, положим, мишку я принимаю на свой счет, — он критически глянул на свои ноги, имевшие ярко выраженную кавалерийскую конфигурацию. — А уж осла и козла — извините! Делите между собой.
— Ты кем хочешь быть? — поинтересовался Вершков у Жмуркина.
— Гомо сапиенсом, как и прежде, — ответил тот. — Плевал я на всякие клеветнические измышления. Завтра, к примеру, на дверях напишут, что я кашалот. Что же мне тогда — в море за
