авиалиниях.
Увы, все упомянутые в перечне Софьи были бабами в самом соку, иначе говоря, на возрасте, о чём свидетельствовали не только даты их рождения, но и графы, указывающие на наличие семьи и детей. Возможно, они и слыли красавицами, но уж никак не юными.
— Час от часу не легче, — хмуро молвил взмыленный Цимбаларь. — Неужели мы опять потянули локш... в том смысле, что взяли ложный след?
Людочка невесело пошутила:
— Это можно узнать, только вернув амулет прежнему владельцу. Если след действительно ложный, то в ближайшее время с нами ничего не случится, а если, наоборот, верный — на нас сразу навалятся и понос, и золотуха, и неразделённая любовь, и много чего ещё, о чём сейчас даже подумать страшно...
Завершив все положенные лечебные процедуры и даже соснув часок после обеда, Кондаков занялся скрупулёзным изучением творчества поэта Уздечкина, чью книжку Людочка то ли забыла по рассеянности, то ли просто оставила за ненадобностью.
Все обнаруженные в тексте намёки, полунамёки и откровения он собирался записывать на отдельном листке, но по истечении нескольких часов так и не сумел сделать ни единой пометки. Людочка проштудировала книгу самым тщательным образом, прилежно собрав каждую крупицу полезной информации.
Да, молодёжь поджимала со всех сторон, и мысль об уходе на пенсию, которую Кондаков прежде гнал от себя, в последнее время посещала его даже чаще, чем ностальгия о брошенном без присмотра садовом участке.
В стихах он разбирался гораздо хуже, чем в следственной практике или в материальной части стрелкового оружия, но всё же понимал, что большинство произведении Уздечкина — это благоглупости, конъюнктурщина и компиляция. Во времена, когда люди принимали за должное эрзац-колбасу, эрзац- ботинки и эрзац-идеи, им можно было легко всучить и эрзац-стихи, лишь бы только на них стоял штамп: «заслуженный поэт» либо «неоднократный лауреат».
Особенно слабым выглядело стихотворение, называвшееся «Ноябрь».
При чём здесь причал, недоумевал Кондаков. Неужели только для рифмы? А почему ёжится лист, если в ноябре ему давно пора облететь с дерева? Просто чушь какая-то! Ни уму, ни сердцу.
Потом, совершенно случайно, он наткнулся на другое семистишие, на первый взгляд ещё более бессмысленное. Название «Сумерки» подходило к нему как нельзя лучше.
Кондаков недоумённо хмыкнул, перевернул страницу, но тут же вернулся назад. Что-то здесь было явно не так, и он ощущал это не только чутьём сыщика, но и инстинктом старика, привыкшего везде искать подвох.
Несколько минут Кондаков внимательно изучал оба стихотворения, для чего лист с «Сумерками» даже пришлось вырвать и приложить к «Ноябрю». Затем он позвонил Людочке, которая как раз в этот момент собиралась покинуть свой кабинет.
— Сашка Цимбаларь ещё не смылся?
— Нет, — ответила девушка. — Пошёл опечатывать сейф.
— Попроси его немножко задержаться.
— А что такое?
— Стал я, значит, на досуге перечитывать творения Уздечкина и усмотрел в них одну странность, — нарочито сдержанным тоном произнёс Кондаков. — Сразу у двух стишков начальные буквы складываются в имя «Саломея». Ну ладно, если бы это случилось раз. В поэзии всяких совпадений хватает. Но два раза — это уже система... Вот только забыл, как такое стихотворение называется.
— Акростих, — сказала Людочка. — Подождите немного...
Ждать пришлось минут пять, если не больше. Кондаков уже было подумал, что Людочка просто забыла о нём. но в мобильнике вновь раздался её голос, правда звучавший несколько странно.
— Я сейчас заглянула в справочник личных имён народов России, — сообщила она. — Оказывается, что имя Соня есть уменьшительная форма не только от Софьи, но и от Саломеи, и даже от. Соломонии... Большое спасибо, Пётр Фомич! Вы нам очень помогли.
— Да ладно, какие там ещё благодарности. — Ощущалось, что Кондаков очень доволен собой. — Всегда рад чем-нибудь помочь коллегам.
— Похоже, что Пётр Фомич утёр нам нос, — сказала Людочка Цимбаларю. — Ищи в своём штатном расписании стюардессу Саломею. На сегодня это наша последняя надежда. Если и она не оправдается, завтра всё придётся начинать сначала.
— Да что её искать! — Цимбаларь почти без промедления ткнул указательным пальцем в список. — Халявкина Саломея Давыдовна, член ВЛКСМ, двадцати лет от роду, незамужняя, образование среднее специальное.
— Вот, значит, какую птичку имел в виду Уздечкин, — промолвила Людочка. — Далеко же она упорхнула. Считай, за облака...
— Странно, что столь юную особу выпустили на международные авиалинии, — заметил Цимбаларь. — Это ведь считалось не только честью, но и большой ответственностью. Сначала молодых стюардесс обкатывали на внутренних рейсах. Проверяли сноровку, благонадёжность и всё такое прочее.
— Свою благонадёжность она могла доказать кому-то и в частном порядке. Как говорится, не делом, так телом. Все вы кобели! И менты и авиаторы.
— Только не надо валить с больной головы на здоровую! — возмутился Цимбаларь. — Авиаторы всегда считались записными бабниками. Из-за радиации, присутствующей на больших высотах, у них в сорок лет наступает полная импотенция. Вот они и спешат воспользоваться моментом. Пока есть порох в пороховницах, бросаются на любую юбку. А нам, слава богу, спешить некуда. Мы и на пенсии мужики хоть куда.
— Рассказывай! Пьянство действует на вас куда губительней, чем радиация на летчиков, — отрезала Людочка. — Тем более они вам не ровня. Одеты с иголочки, чисто выбриты, пахнут дорогим одеколоном. Глядеть приятно! А ты завтра опять явишься на службу с опухшей рожей и мутными глазами. Про то, как от тебя будет пахнуть, вообще страшно представить. Какой-то спирто-дрожжевой завод...
