взрыва. Исходя из теоретических выкладок, можно было предположить, что сделанная по этой технологии винтовочная пуля приобретала боевые свойства, аналогичные сорокапятимиллиметровому артиллерийскому снаряду.
Однако в связи с чрезвычайной дороговизной и дефицитом редкоземельных элементов, являвшихся основными компонентами оболочки, дальнейшие работы над боеприпасами совокупного действия были признаны бесперспективными. Проект остался на бумаге, и впоследствии к нему больше не возвращались.
— А вот это явное заблуждение, — заметил Кондаков.
— Полагаешь, что хреновина, оторвавшая голову Голиафу, залетела к нам прямо из военных времён? — осведомился Цимбаларь, от которого теперь пахло исключительно хорошим кофе и дорогим дезодорантом.
— Почему бы и нет? — из памяти Кондакова не шли пророческие слова рецидивиста Черткова о том, что прошлое и настоящее нередко бродят по одним и тем же дорожкам. — Но если про эти снаряды ничего не знают даже в Министерстве обороны, то нам, грешным, правды и подавно не сыскать.
— Я бы не стал сразу делать столь категоричные заявления, — сказал Цимбаларь. — Военные эксперты тоже, наверное, не семи пядей во лбу. Есть там, конечно, и специалисты, но большинство — блатные, которые не захотели служить в дальних гарнизонах. У них политика известная: день отбыл и слава богу. Тем более что в армии болезнь такая есть — всё подряд засекречивать, даже от самих себя.
— Ну и куда ты клонишь? — полюбопытствовал Кондаков.
— Знаю я человека, для которого огнестрельное оружие — не какая-то служебная обязанность, а страстная любовь всей жизни. Причём единственная. Он даже семьёй из-за этого не обзавёлся. Мне, говорит, штучное ружьё или редкий пистолет дороже самой распрекрасной бабы. Я ему однажды обыкновенный боёк показал, уж и не знаю как в моём кармане оказавшийся. Так он мне сразу и марку пистолета назвал, и калибр, и завод-изготовитель, и модификацию. Напоследок ещё объяснил, почему этот боёк сделан не остроконечным, а грушевидным. Одним словом, фанат.
— Думаешь, он нам поможет?
— Конечно. Даже если сам ничего интересного не вспомнит, то нужного человека обязательно присоветует. Все его друзья одним миром мазаны.
— А доверять ему можно?
— На все сто! Он мне должен, как власть имущие народу.
— Тебе все должны, кроме господа бога, — усмехнулся Кондаков.
— Тут случай особый. У него однажды украли часть коллекции да ещё успели пустить стволы в дело. Преступная халатность, один к одному. Получил бы пятерку с конфискацией, как миленький, а благодаря мне отделался лёгким испугом… У меня как раз и телефончик его имеется. Давай подъедем.
— Давай, — после некоторого раздумья согласился Кондаков. — Я оружие в общем-то люблю. Особенно уникальное.
— Кто же оружие не любит! Взять для примера мифологию любого народа. Сплошное воспевание меча, копья и лука. А на плуг или лопату ноль внимания.
— Это ты верно подметил, — кивнул Кондаков. — Сколько мечей имело собственные имена? Не посчитаешь даже. А попробуй вспомнить хоть одну лопату с именем. Нет таких. Наверное, в этом и беда наша, что человек с мечом был всегда выше человека с лопатой.
— Тем не менее любой меченосец рано или поздно попадал в лапы простого землекопа. И в этом я вижу высшую историческую справедливость.
Неизвестно, под какой звездой родился человек, к которому сейчас направлялись Кондаков и Цимбаларь, но его судьба определилась в тот самый момент, когда кто-то из родственников сунул в детскую колыбель игрушечный пистолетик. Спустя недолгое время все погремушки, кубики и куколки оказались на полу, зато пистолет был окружен трогательным вниманием и даже использовался вместо соски.
В возрасте семи лет наш герой, которому впоследствии суждено было прославиться не под своим собственным именем, а под кличкой Маузер, откопал на соседнем пустыре ржавый револьвер системы «наган», положивший начало его коллекции. В двенадцать он присоединился к «чёрным следопытам», в шестнадцать стал завсегдатаем мест, где менялось и продавалось коллекционное оружие. В семнадцать Маузер заработал первые хорошие деньги, толкнув немецким туристам несколько килограммов военных регалий егерского батальона СС, в полном составе полегшего на правом берегу Горыни — всё, начиная от смертных жетонов и кончая Железным крестом с дубовыми листьями. В двадцать лет им впервые заинтересовались компетентные органы, но тогда, слава богу, пронесло.
Постепенно Маузер определился в своих пристрастиях. Его коньком стало стрелковое оружие времён Первой и Второй мировых войн. Одних только пистолетов «вальтер» он собрал пятнадцать штук и все разных модификаций, включая наградные..
Нельзя сказать, чтобы это увлечение имело чисто платонический характер, но за всю свою жизнь Маузеру пришлось стрелять считаное количество раз, и то в городском тире, на вполне законных основаниях. В оружии он видел не машину для убийства, а редкое по красоте и рациональности творение человеческого гения.
Для того чтобы как-то легализовать своё не совсем обычное хобби, Маузер стал сотрудничать с различными военно-патриотическими клубами, участвовать в музейных экспозициях и даже консультировать экспертов-криминалистов. При всём при том он несколько раз едва не сел (об одном таком случае вспоминал Цимбаларь) и вместе со своей коллекцией состоял на особом учёте в МВД.
Его звёздный час начался вместе с перестройкой, когда всё, официально не запрещённое, стало вдруг позволительным, а по стране, прорвав прежние препоны, стало свободно циркулировать оружие. Офицеры, покидавшие бывшие страны Варшавского Договора, везли домой «беретты» и «штейеры». Из агонизирующей Югославии попёрли «узи», «аграны», «кольты». На отечественном рынке автоматы Калашникова и пистолеты Стечкина стали таким же ходовым товаром, как джинсы и радиоэлектроника.
Некоторые коллеги Маузера открыли подпольные мастерские по изготовлению глушителей, переделке газовых пистолетов и пристрелке ворованных стволов, но он продолжал подвижническую жизнь добропорядочного коллекционера — искал, менял, покупал, реставрировал, составлял каталоги и даже под псевдонимом Максим Гочкис писал статьи для серьёзных журналов.
Милицию он по-прежнему не любил, но терпел, как неизбежное зло, стоящее в одном ряду с другими извечными врагами собирателей — коррозией металла и гниением дерева.
Гостей Маузер принял на загородной даче, где в обширном бетонированном подвале хранилась основная часть его коллекции, которую целиком видели от силы пять-шесть человек.
Подвал этот прежде числился бомбоубежищем, хотя непонятно было, зачем оно построено в чистом поле, вдали от стратегических объектов. Поговаривали, что со временем здесь предполагалось разместить резервный командный пункт гражданской обороны, но эти планы рухнули вместе с Берлинской стеной и бесхозное подземелье по дешевке досталось Маузеру, надстроившему сверху скромный бревенчатый домик.
Кряжистой, несуразной фигурой, буйной бородой и колючим взглядом маленьких, глубоко посаженных глазок хозяин очень напоминал сказочного гнома, угрюмого и недоверчивого, денно и нощно стерегущего свои несметные сокровища. Он не употреблял спиртного, питался всухомятку, донашивал старый армейский камуфляж, на чужих людей смотрел букой и оживал лишь тогда, когда речь заходила о предмете его страсти. Короче, это был коллекционер-фанатик в чистом, можно даже сказать, дистиллированном виде — Гобсек и Третьяков в одном лице.
Проблему, ради которой Кондаков и Цимбаларь заявились сюда (обсуждать её по телефону хозяин заведомо не стал бы), можно было решить в считаные минуты, но уже в первом помещении, представлявшем собой просторный сводчатый холл, у гостей просто-таки разбежались глаза.
Ружья, винтовки и карабины самых разных конструкций и калибров висели прямо на грубых бетонных стенах, а те, для которых ещё не нашлось собственного местечка, охапками громоздились по углам. Воронёные стволы покрывала янтарная смазка, приклады сверкали благородным лаком, на
